— И что это? Я что-то не очень соображаю.
— В основе пирамиды то, что не ест других, а растет само по себе на минеральных и органических остатках.
— На нижних ярусах должно быть много плесени и грибов, — догадался заинтересовавшийся Пард, который, конечно же, ничего с уроков биологии давно не помнил.
— Ну, да, плесень, грибы, сами отходы, — заменяют растения. Их едят — палец девушки пополз чуть выше, к более узкой части треугольника.
— Мокрицы, слизни, черви, — сообразил Кирилл и радостно добавил, — а ими — крысы, сороконожки, рорхи…
— Кто? — Не поняла Травка.
— Тут есть затопленная штольня, там озеро с поверхностью соединяется, вот там и плавает что-то огромное, еле пролазит в ходы, питается всякой такой дребеденью, но на кого похоже, никто из наших не знает. — пояснил лохматый абориген.
— Ну да, их много кто жует. Уверена, что мы вообще мало знаем, кто тут живет. То есть не все мутанты — страшные монстры, а только те, кто занял нишу хищников — палец Травы уперся в вершину треугольника. — А вот этих мы пока не знаем, но их не может быть много. А еще, есть падальщики и всеядные, типа крыс и людей.
— Я так понял, что мутации — не случайные изменения? — вдруг подключился к беседе чем-то заинтересовавшийся Тир, который в биологии тоже был не очень силен.
— Мутации как раз случайные. Это же действие радиации, а вот дальше идет естественный отбор. То есть выживают только те, кто имеет изменения в генах, нужные для выживания. А это — можно предсказать.
— Это как? — Кирилл что-то пытался сообразить.
— В подземелье у животных нет фонариков. То есть, если у крысы родятся зрячие и слепые дети, они будут в одинаковом положении, а выживет тот из них, кто будет лучше слышать, нюхать или вообще, появится новое, шестое чувство, как вот у Тира.
— Наконец-то мы узнали, что Тир — крысенок. — беззлобно пошутил Пард и получил подзатыльник от быстрой на руку Травы, что не помешало ей опять нырнуть под бочок к языкастому другу.
— Ага, а вы, например? — спросил Кирилл.
— А мы — просто мутировали в жизнеспособные особи. У людей естественный отбор не очень выражен, но ведь остальные не выжили, а мы — не только выжили, а стали более приспособлены к изменившимся условиям жизни.
— И сколько у вас было всего детей на станции? — задумчиво что-то считал про себя Кир.
— Не знаю, сотни, наверное. Сначала их много рождалось, в некоторых семьях по пять, шесть детей успели родить.
— А выжили — восемь, и то из них двое сросшихся боками, а двое — мозгами. То есть всего четверо приспособились и то еще не ясно, можете ли вы дать потомство. Ни фига себе, математика! — почесал затылок Кирилл.
— А у вас как с детьми? — переспросила Трава.
— Ну, есть дети. По большей части и до пяти лет не доживают, болеют, уродов много. Взрослых, типа меня на нашей станции вообще нет. Я один был на станции шестнадцатилетний.
— Ого, вот, наверное, и ты — мутант. Просто потому, что выжил, а, может, и еще что есть. Болеешь часто?
— Да нет, не помню. В детстве, вроде бы болел, а потом — только били иногда, — добросовестно вспомнил Кирилл.
— А как понять, кто самый страшный мутант? — вдруг спросил Пард, явно пропустив часть разговора.
— А вот тут тоже биология. Мутанты не могут появиться из ничего, и у них не могут быть свойства, которых нет в природе, например, твои оборотни, или шесть суставов на руке.
— А вампиры? — с надеждой в голосе переспросил Пард.
— Всякой чуши нужно читать поменьше, — проворчала Травка, — вампиры могут быть, но не бегающие по потолку. У нас с вами еще законы физики никто не отменял.
— Но я же бегаю с супер-скоростью! — с удовольствием распрямился Пард, пошевеливая ногами, будто и впрямь сейчас сорвется и дунет куда-нибудь со всей своей супер-скоростью.
— Твоя скорость не равна скорости света, так что успокойся, ты в законы физики вписываешься, а вот оборотни — нет. В основе мутации все равно лежит реальный живой организм. Кем-то же мутанты раньше были, — развивала мысль Трава, радуясь возможности поговорить о любимом предмете.
— А кто может стать вообще самым крутым монстром? — гнул свое Пард.
