— Вы сказали «равнодушие»? Неужели вчера на невольничьем рынке я неправильно истолковал ваш взгляд?
— Неправильно, если вы приняли его за проявление интереса.
— У меня было такое чувство, будто вы заглянули мне прямо в душу.
— Просто мне было любопытно.
— Любопытно что?
— Любопытно узнать, что за человек может выбрать такую жизнь.
— Человек, который боготворит женщин.
— Идолопоклонник?
— Возможно. По крайней мере, так говорят священники.
— Что ж, меня не интересуют те, кто поклоняются идолу. Я бы предпочла связать судьбу с человеком, который поклоняется любви.
— Но страсть является проявлением любви, разве не так?
— Вот какова ваша страсть, — она кивнула в сторону стены, на которой, в числе других, была изображена сцена обольщения Леды. — Страсть галантедора — всего лишь похоть.
Зевс, принявший обличье огромного лебедя, не уступающего ростом прекрасной спартанке, держал Леду за шею своим клювом, раздвигал лапами ее бедра и хлопал крыльями по ее обнаженной спине. Взгляд Леды был обращен вниз, и по ее лицу невозможно было понять, доставляет ли ей удовольствие этот союз.
Я был удивлен тем, что донья Анна не смутилась и не покраснела при виде панно с изображением плотских утех, которое маркиз привез в Испанию тайком, в обход инквизиции.
— Вас не смущает языческое искусство? — спросил я с любопытством.
— Я выросла на гасиенде и хорошо знаю повадки животных.
Должно быть, устав от жары, она опустилась на подоконник рядом со мной. При этом я оставался внутри комнаты, а донья Анна продолжала скромно глядеть в сад. Мне эта ситуация показалась забавной, и я продолжил свое наступление:
— Вы не допускаете мысли о том, что существует истинная страсть, а не просто похоть? Взгляните сюда.
Я показал на скульптуру обнаженной Афродиты, возлежащей на софе. Сама поза греческой богини, прикрывшей глаза и откинувшей голову, говорила о плотском удовлетворении.
— Это не более чем мечты, — возразила донья Анна. — Истинная страсть, о которой вы говорите, возможна только в браке, потому что страсть без любви остается всего лишь похотью — алчной и бесплодной.
Она вскинула подбородок, как бы ставя последнюю точку в нашем споре, который закончился ее безоговорочной победой. Мы немного посидели в интимной тишине. Я взял ветку, лежащую между нами на подоконнике, и сорвал фигу. Фрукт легко скользнул в мою ладонь, и, припомнив слова маркиза, я подивился сам себе. Что мешает мне встать и уйти наверх к какой-нибудь даме, чье желание вполне созрело и готово упасть в мои руки? Я снял зеленую кожицу, обнажив влажную розовую мякоть. Плод распался на две половинки, одну из которых я предложил донье Анне. Но девушка отвернулась.
— Для юной девушки вы неплохо осведомлены о премудростях любви…
Я разломил нежную мякоть и медленно приблизил ее ко рту. Она обиженно фыркнула и встала.
— Да будет вам известно, дон Хуан, что есть человек, который однажды рисковал ради меня своей жизнью. Вы же не рискуете ничем, кроме собственного тщеславия.
— Вероятно, то был какой-нибудь странствующий рыцарь в маске?
Эти слова вырвались у меня помимо воли. Судя по испуганному удивлению, отразившемуся на ее лице, они прозвучали для нее как гром небесный. Я принялся лихорадочно соображать, как исправить положение, когда со стороны тропинки вдруг послышались шаги. Я притаился в простенке.
— Ваш отец побьет меня кнутом, если узнает… Он и так уже что-то подозревает, — сказала дуэнья.
Я заметил, как донья Анна бросила в мою сторону тревожный взгляд.
— Мой отец всегда что-нибудь подозревает. И совершенно напрасно, ведь я никогда не ослушаюсь его.
— Командор как раз обсуждал с маркизом ваше замужество.
При упоминании о ее замужестве мое сердце упало.
Собственное смятение показалось мне странным, поскольку брачные узы никогда не представляли для меня никакого препятствия. И даже наоборот: те женщины, которые успели разочароваться в семейной жизни, с большей легкостью открывали передо мною двери своих спален. Что же касается доньи Анны, то я желал обладать ею немедленно.
— А за кого он хочет отдать меня?
— Этого я не слышала. Нам следует вернуться — шествие скоро закончится.
