Бывали дни, когда мать Элис улетучивалась из своего тела без следа. Тогда не было рассказов или прогулок к морю. Не было разговоров с цветами. Она оставалась в постели, с опущенными шторами, не пропускавшими ослепительный свет дня. Она исчезала, словно ее душа куда-то упорхнула.
Когда это происходило, Элис старалась не думать о том, как давит на нее воздух, о жуткой тишине, словно дома никого нет, о матери, съежившейся в кровати. От всего этого становилось тяжело дышать. Элис хваталась за книги, которые уже сто раз прочла, и вновь усаживалась за школьные задания, которые уже выполнила. Она убегала к морю, чтобы кричать вместе с чайками и гоняться за волнами вдоль берега. Она носилась вдоль стены сахарного тростника, откинув назад волосы и качаясь, как зеленые стебли на горячем ветру. Но как бы она ни старалась, ничто не приносило облегчения. Элис загадывала на перьях и одуванчиках свое желание – стать птицей и улететь далеко к горизонту, который сиял золотым швом там, где море было пришито к небу. Один за другим тянулись мрачные дни без мамы. Элис мерила шагами свой мир от края до края. Понять, что она тоже может исчезнуть, было для нее лишь вопросом времени.
* * *
Однажды утром, когда рычание отцовского грузовика растворилось вдали, Элис лежала в постели, ожидая, не засвистит ли чайник: бравурный звук всегда знаменовал начало хорошего дня. Когда его не последовало, Элис отбросила одеяло отяжелевшими ногами. Она прокралась на цыпочках к двери в спальню родителей и вперила взгляд в тело матери, свернувшееся клубком на постели, такое же безжизненное, как простыни вокруг него. Элис обдало волной горячего лихорадочного гнева. Она протопала в кухню, сделала себе сэндвич с пастой «Веджимайт», наполнила водой банку из-под джема, сложила все в свой рюкзачок и выбежала из дома. По дороге она не пошла: там ее могли увидеть. А вот если бы она незаметно пробралась через сахарный тростник, она непременно вышла бы в каком-нибудь месте с другой стороны, – в месте получше, чем ее темный немой дом.
Несмотря на то что ее сердце так громко стучало в ушах, что не слышно было криков какаду над головой, Элис заставила себя бежать – мимо сарая отца и розария матери, пока не пересекла двор. На линии, где заканчивался их участок и начинались тростниковые поля, она остановилась. Земляная тропинка уходила между зелеными стеблями далеко, насколько хватало глаз.
В конечном счете Элис даже удивилась, как легко она пошла на то, что ей всегда запрещали. Ей лишь нужно было сделать шаг. Первый. Потом второй.
* * *
Элис шла так долго и была уже так далеко, что она начала задаваться вопросом, не окажется ли она в другой стране, когда выберется из зарослей сахарного тростника. Может быть, она дойдет до Европы и сядет на один из тех поездов, что мчатся сквозь снежные просторы в маминых рассказах. Но когда она достигла края поля, ее открытие было даже лучше: она стояла на пересечении улиц посреди города.
Она заслонила рукой глаза от солнца. Так много цвета и движения, шума и суеты. Легковушки и грузовики фермеров приезжают на перекресток и покидают его, машины сигналят, фермеры, высунув из окон загорелые локти, приветственно поднимают натруженные руки, когда проезжают мимо друг друга.
Элис приметила на улице магазин с большой витриной, полной свежего хлеба и глазированных пирожных. «Кондитерская», – догадалась она, вспомнив одну из своих книжек с картинками. У этой на входе висела бисерная штора. Снаружи, под полосатым тентом, в беспорядке громоздились столы и стулья, на каждой клетчатой скатерти стояло по вазе с ярким цветком. У Элис потекли слюнки. Как бы ей хотелось, чтобы мама сейчас была рядом.
По обеим сторонам пекарни витрины обещали женам фермеров полное погружение в жизнь в стиле «Космополитан»: новые чайные платья с зауженной талией, большие шляпы с широкими мягкими полями, сумочки с кистями и туфли на каблуке-рюмочке. Элис пошевелила пальцами в сандалиях. Она никогда не видела, чтобы мама носила нечто похожее на то, что было на манекенах в витринах. У матери был только один наряд, который она надевала, когда отправлялась в город: бордового цвета платье из полиэстера с длинными рукавами и желто-коричневые балетки. В остальное время она носила просторные хлопковые платья, которые сама шила, и, как и дочь, ходила босиком.
