— Здравствуйте, Владимир Станиславович! — Алексей довольно покосился на собаку, прижавшую оставшегося в живых бандита к земле, и приветливо махнул рукой в темноту. — Выходите уже! Я вас еще час назад возле старой мельницы срисовал!
— Теряете хватку, Лешенька! — Кочетков, материализовавшись на границе тьмы и света, укоризненно покачал головой. — Я уже часа четыре за вами, аки гиппопотам сквозь термитник топаю: с шумом, треском и не скрываясь. Почти не скрываясь.
— Я своей прозорливости дифирамбы пою, — огорченно буркнул Пелевин, стыдливо отводя глаза в сторону, — а оно эвона как… Лучший следопыт, русский Натти Бампо, — продолжал ворчать охотник, имитируя голос Полины. — Хрена! Как мальчишку, провели, как мальчишку…
— Пора б уже усвоить, юноша, — подполковник, смерив Пелевина укоризненным взглядом, ласково потрепал Бирюша по холке, — что чрезмерное самоуничижение это гордыня с обратным знаком, а значит — грех. Осознали? Вот и не грешите. Зря вы себя хулите, однозначно — зря.
Пес, словно подтверждая слова картографа, оглушительно тявкнул и переступил лапами по груди поверженного врага. Бандит сдавленно крякнул и затих. Пелевин, сконфузившись, словно девчонка-гимназистка при виде строгой наставницы, ойкнул, вытащил едва хрипящую тушку злодея из-под лап собаки, не найдя ни у него, ни у себя фляги, пожал плечами и отвесил сомлевшему бандиту звонкую пощечину. Придя в себя, весельчак очумело помотал головой, благодарно хлопнул глазами и скромно проблеял, что и он с приятелями следил за Алексеем уже пару часов, а то и больше. И тоже — без опаски. Окончательно поникший траппер совершенно по-детски расстроенно шмыгнул носом и, присев на корточки, зарылся лицом в собачью шерсть.
— А я повторюсь, что поводов для огорчений абсолютно нет, — Кочетков раскурил сигару и сунул её удрученному охотнику. — В том, что вы в городских дебрях ловки не так, как на природе, беды нет. Сколь вы в тех городах бываете? Вот тот-то и оно — мизер. Зато, скажу без лести, в буше или в иных каких диких местах, равных вам не сыщется. Помните, как в девяносто седьмом мы… вы зулусам нос натянули? Местные жители, аборигены, так сказать, а против вас, словно плотник супротив столяра…
— Лю-юди-и-и…, - настороженно продребезжал оклемавшийся разбойник, устав непонимающе вращать головой от Пелевина к Кочеткову. — А вы по-каковски болтаете? Вроде все местные языки знаю, а с вами как глухой, ни черта не понимаю.
— По-русски, мы разговариваем, милейший, — невозмутимо пожал плечами Кочетков, протягивая руку так и не вставшему с корточек Пелевину. — Исключительно на языке родных осин, берез и прочей растительности.
— Ой, мамочки, — европеец с совершенно обалдевшим видом схватился руками за голову. — Это что ж, Чернофф своих русских в одну кучу созвал? Ой, беда нам теперь всем, ой беда-а-а…
— Приятно видеть, что имя великороссов вызывает трепет и уважение, — заинтригованно протянул Кочетков, с удивлением поглядывая на сжавшегося в комочек бандита. — Но все же, мон шер, с чего бы такой пиетет?
— Да кто же не знает старого Мэтта Черноффа? — при упоминании строго русского, наемник передернулся и клацнул челюстью. — Этого душегуба даже Зяма Дедборн трогать опасается…
— Боже, — брезгливо поморщился Пелевин, — как можно жить с таким прозвищем?
— Это не прозвище, — угрюмо буркнул европеец, — это фамилия. Вот и представьте, милсдарь, что за человек Мэт Чернофф, если его боится даже мертворожденный…
Услышав последнюю фразу Кочетков задорно ухмыльнулся и, явно кого-то цитируя, продекламировал:
— Одни боялись Пью, другие — Флинта. А меня боялся сам Флинт.
Отчеканив фразу, подполковник фыркнул и ехидно покосился на Пелевина:
— А и интересные же люди к вам, мон шер, в родственники намечаются. Право слово, такие занимательные, что слов нет…
— Кто в родственники? — цыкнул сквозь зубы Пелевин и недоуменно уставился на старшего товарища. — К кому в родственники?
— Но ведь мосье Чернов близкий родственник вашей Полины, мой друг? — в свою очередь удивился подполковник. — Следовательно, в недалеком будущем и ваш.
— С чего б это она моя? — смущенно фыркнул Пелевин, передергивая плечами, словно от холода. — И вовсе она не моя, скажете тоже…
