Пролить настоящую слезу ему не удавалось, однако из носа у него текло.
Король Лир, не промолвив ни слова, натянул поводья коня и задом выбрался из толпы. Руки старого Дринна упали по бокам тела.
– Вот что значит детей заводить! – визгливо выкрикнул он. – Неблагодарный сын, вы покидаете своего отца в час нужды, а между тем одно только слово вашего прихлебателя-колдуна вернуло бы нам прежнюю жизнь. Презирайте меня, если вам угодно, но вы не можете отрицать, что и я сыграл в вашем возвышении немалую роль! У злодеев тоже права имеются!
Король тем не менее развернул коня, однако Шмендрик тронул его за руку и склонился к нему.
– Вы ведь знаете, это правда, – прошептал он. – Для него – для всех них – сказка обернулась совершенно другим концом, и кто мог предвидеть, что он будет хотя бы настолько счастливым? Вам придется быть их королем, придется править ими с добротой, который был бы достоин народ более храбрый и преданный. Ибо и они часть вашей судьбы.
Король Лир поднял руку, и жители Хагсгейта стеснились, толкаясь локтями, призывая друг друга к молчанию. И он сказал:
– Я должен уехать с моими друзьями, провести недолгое время в их обществе. Но я оставлю здесь моих ратников, они помогут вам начать отстраивать город заново. Когда я вернусь, а это случится вскоре, я тоже вам помогу. И не начну строительство нового замка, пока не увижу, что Хагсгейт стоит как прежде.
Тут они принялись горестно жаловаться, говоря, что Шмендрик мог бы вмиг построить город посредством волшебства. Но маг ответил:
– Не мог бы, даже если бы захотел. Существуют законы, которые правят искусством волшебника, как существуют законы, управляющие временами года или морем. Когда-то магия позволила вам разбогатеть, между тем как остальная земля обеднела; но дни вашего процветания миновали, и теперь вам придется начинать сначала. То, что было во времена Хаггарда пустошами, ныне зазеленело и станет щедро плодоносить, а Хагсгейту суждена жизнь столь же ничтожная, сколь ничтожны сердца его обитателей. Вы можете снова засеять ваши поля, насадить погибшие сады и виноградники, однако они никогда не процветут по-прежнему, никогда – пока вы не научитесь радоваться им безо всякой на то причины.
Он смотрел на примолкших горожан без гнева в глазах, лишь с жалостью.
– На вашем месте я завел бы детей, – сказал он и, повернувшись, к Королю Лиру спросил: – Что скажет Ваше Величество? Заночевать ли нам здесь или выступить в путь на вечерней заре?
Король молча развернулся и покинул развалины Хагсгейта – с той скоростью, на какую был способен пришпоренный им конь. Прошло немалое время, прежде чем Молли и маг нагнали его, и еще большее, прежде чем они устроились на ночлег.
Путешествие по владениям Короля Лира продлилось многие дни, и в каждый земля эта казалась путникам все менее знакомой и доставляла все большее наслаждение. Весна летела, опережая их, одевая все голое, открывая все, давным-давно накрепко закрытое, касаясь земли так, как единорог коснулась Лира. Живые твари всех видов, от медведей до мокриц, сновали, спешили и шаркали вдоль их пути, и высокое небо, бывшее прежде суглинчатым и скучным, как сама окрестная почва, расцвело и заполонилось птицами, кружившими там в такой густоте, что каждый день походил на закат. Рыбы изгибались, поблескивая, в резвых ручьях, полевые цветы маршировали по склонам холмов, точно узники, удравшие из тюрем. По всей земле стоял шум жизни, однако спать по ночам путникам не давало безмолвное ликование цветов.
Деревенские жители встречали их с опаской и суровостью лишь не многим меньшей, чем та, с какой Шмендрик и Молли столкнулись, проходя когда-то этой дорогой. Только старейшие из них видели когда-либо прежде весну, а потому многие заподозрили в буйстве зелени моровую язву не то вражеское нашествие. Король Лир объяснял им, что Хаггард мертв, а Красный Бык ушел навсегда, приглашал навестить его, когда он возведет замок, и скакал дальше.
– Им потребуется время, чтобы привыкнуть к цветам, – говорил он.
При всякой их остановке он объявлял, что все изгои прощены, и Молли надеялась, что весть эта дойдет и до Капитана Капута с его развеселой шайкой. Так оно, надо сказать, и случилось, после чего развеселая шайка бросила жизнь в зеленом лесу, где остался лишь сам Капут да Пак Перезвяк. Все остальные подались в бродячие менестрели и, сказывают, пользовались в провинции умеренным успехом.
