– Здесь проходили единороги, – прошептала она магу. – Причина в них или в падении Хаггарда и уходе Красного Быка?
– Во всем сразу, – ответил он, – во всем сразу. Это не одна весна, а пятьдесят, и миновали не один и не два кошмара – тысяча малых теней сняты с земли. Подожди, увидишь. – И, обратившись к Лиру, добавил: – Не первая это весна, пришедшая в вашу страну. Когда-то давно здесь простиралась добрая земля, и чтобы она снова стала такой, нужна сущая мелочь – хороший король. Посмотрите, как вся земля стихает перед вами.
Король Лир не ответил, но, пока он скакал, взгляд его блуждал слева направо и назад, и он не мог не видеть, как созревает земля. Даже злой памяти долина Хагсгейта всполыхнулась всякого рода полевыми цветами – водосбором и колокольчиками, лавандой и люпином, наперстянкой и тысячелистником. Глубокие борозды, оставленные копытами Красного Быка, уже медовели мальвами.
Однако, когда они совсем под вечер приблизились к Хагсгейту, им открылась картина жуткая и жестокая. Пахотные поля были ужасающе разрыты и разорены, роскошные сады и виноградники растоптаны, ни рощ, ни даже деревца не осталось меж ними. Разруха была столь сокрушительной, словно сам Бык потрудился над нею, Молли Грю казалось, что беды и горести, которым здесь отводили глаза пятьдесят уже лет, ударили в Хагсгейт все сразу, точно так же, как пятьдесят весен согрели наконец всю остальную землю. Истоптанная почва казалась в свете позднего дня до странного пепельной.
– Что это? – тихо спросил Король Лир.
– Поехали, Ваше Величество, – ответил маг. – Поехали.
Солнце садилось, когда они миновали разбитые городские ворота и направили коней на улицы, усыпанные досками, пожитками и битым стеклом, обломками стен и оконниц, каминов, кресел, кухонной утвари, кровель, ванн, кроватей, каминных полок и туалетных столиков. Каждый дом Хагсгейта обвалился; все, что могло сломаться, сломалось. Город выглядел так, точно на него наступила большая нога.
Жители Хагсгейта сидели на ступеньках, какие смогли найти, и смотрели на руины. Они и всегда, даже в разгар процветания, походили на нищих, а настоящая разруха, казалось, принесла им облегчение, не сделав ни на йоту беднее. Проезжавшего мимо них Лира они почти не замечали, пока он не произнес:
– Я король. Какая беда поразила вас?
– Землетрясение, – сонно ответил один горожанин, однако другой оспорил его, сказав:
– Буря, пришедшая с моря, с норд-оста. Она разметала город, да еще и град бил в него, точно копыта.
Третий же настоял на том, что Хагсгейт опустошило могучее наводнение, волна, белая, точно цветущий кизил, и тяжкая, как мрамор, никого не утопила, но разрушила все. Король Лир, мрачно улыбаясь, выслушал их.
– Послушайте, – сказал он, когда горожане замолкли. – Король Хаггард мертв, замок его пал. Я Лир, сын Хагсгейта, брошенный при рождении, чтобы не дать осуществиться проклятию ведьмы и не допустить вот этого. – Он обвел рукой развалины домов. – Жалкие, глупые люди, единороги вернулись – те, кого Красный Бык гнал на ваших глазах, а вы притворялись, что ничего не видите. Это они снесли замок и смели ваш город. Самих же вас погубили ваша жадность и страх.
Горожане смиренно завздыхали, однако женщина средних лет выступила вперед и сказала не без некоторого задора:
– Прошу прощения, мой господин, но это не очень справедливо. Как могли мы спасти единорогов? Мы же боялись Красного Быка. Что мы могли сделать?
– Порою бывает довольно и слова, – ответил Король Лир. – Теперь вы этого уже не узнаете.
Он собрался развернуть коня и оставить их на развалинах, но дрожащий, сдавленный голос воззвал к нему:
– Лир, маленький Лир, дитя мое, мой король!
Молли и Шмендрик узнали того, кто приближался к ним, шаркая, раскрывая объятия, сипя и хромая так, точно он был много старше своих лет. Дринн.
– Кто ты? – осведомился король. – И чего хочешь от меня?
Дринн осадил сам себя на ходу, зарывшись в землю носками сапог.
– Вы не узнаете меня, мой мальчик? Нет; да и как вы могли бы? Разве я достоин того, чтобы вы узнали меня? Я ваш отец – ваш несчастный, престарелый, обезумелый от радости отец. Я тот, кто оставил вас давней зимней ночью на рыночной площади, вверил вашей героической судьбе. Как же я был разумен, как долго печалился и как горд теперь! Мой мальчик, мой маленький мальчик!
