20 апреля 1935 года, в день рождения Адольфа Гитлера, с двумя чемоданами в руках Исаак Зингер выехал на поезде из Варшавы в Париж. В этих двух чемоданах было все его состояние: смена белья, пара рубашек, еще один костюм, помимо того, который был на нем надет, и рукописи, рукописи, рукописи, содержавшие наброски произведений, одним из которых предстояло войти в сокровищницу мировой литературы, а другим так и остаться незаконченными.
Он прощался с Польшей, в которой прожил больше 30 лет и которая, как ни странно, так и не стала для него родной страной.
* * *
Так Зингер впервые в жизни оказался за пределами Польши, и не удивительно, что это путешествие врезалось ему в память до мельчайших подробностей. Он на всю жизнь запомнил, как вжался в вагонную скамейку, когда поезд пересек границу Германии и в купе с криком «Хайль Гитлер!» вошли немецкие таможенники и контролер билетов.
К тому времени в Польше уже ходили слухи о том, что немцы подвергают польских евреев, следующих через их территорию, унизительным обыскам; заставляют их раздеваться донага и ищут малейший повод для того, чтобы обвинить их в контрабанде, арестовать и отправить в концлагерь. К счастью, его все это миновало — проверив билеты и осмотрев два его чемодана, немцы удалились, однако Зингер оставался в напряжении все то время, пока поезд следовал по территории Германии, и свободно вздохнул лишь когда он пересек французскую границу.
Оказавшись в Париже, где ему предстояло провести чуть больше суток, Зингер дал себе слово ни в коем случае не влюбляться в этот город. Но уже за те минуты, которые таксист вез его до дешевой гостиницы, он понял, что Париж раз и навсегда крепко взял его в плен, и в будущем, если появится такая возможность, он еще не раз приедет сюда.
Каждая улочка, каждый дом вызывали в его памяти стихи французских поэтов, романы любимых с юности Дюма, Гюго и Бальзака.
Явившись в гостиницу ранним утром, Иче-Герц надеялся, что ему удастся в ней отоспаться, но не тут-то было — спустя несколько минут к нему в дверь постучал корреспондент одной из выходящих во Франции еврейских газет с вопросом, не даст ли автор «Сатаны в Горае» короткое интервью? Затем этот же молодой человек устроил Зингеру экскурсию по Парижу, причем выяснилось, что и здесь, как и в Варшаве, есть целые улицы, обитатели которых говорили на идиш и, значит, были его потенциальными читателями. Походив по Парижу, Зингер вместе со своим новым знакомым направился в местный клуб еврейских писателей, где его, оказывается, уже с нетерпением ждали: слухи об отъезде автора «Сатаны в Горае» из Варшавы дошли до Парижа быстрее, чем он до него доехал.
Обстановка в Парижском писательском клубе мало чем отличалась от такого же клуба в Варшаве, да и сами залы обоих клубов внешне были очень похожи. Зингеру предложили прочесть небольшую лекцию о своем видении будущего еврейской литературы, а затем закидали вопросами об обстановке в Польше. При этом сами парижские писатели были уверены, что им-то оккупация точно не грозит, так как доблестная французская армия всегда сможет дать достойный отпор Гитлеру.
Завершился первый день его пребывания в Париже походом в еврейский театр, где давали поставленный по повести Исраэля-Иешуа Зингера спектакль «Йоше-Эгль», и, глядя на сцену, Иче-Герц почувствовал легкий укол зависти к старшему брату.
Вечером следующего дня, опьяненный Парижем и оказанным ему там приемом, но без единого гроша в кармане, Исаак Зингер был уже в Шенбруне, где сел на пароход, отплывающий в Нью-Йорк.
В первый же день плавания с ним произошли две занятные истории.
Одна из них заключалась в том, что спустя несколько часов после отплытия Зингер решил покинуть свою похожую на крысиную нору каюту и немного прогуляться по палубе. Однако через полчаса такой прогулки он понял, что забыл в каюте ключ от нее и вдобавок… не может вспомнить ни ее номера, ни того, где она находится. Он попытался было спросить, как можно выяснить местонахождение своей каюты у кого-либо их пассажиров или членов команды, но все окружающие говорили исключительно на французском и английском, и упорно отказывались понимать его немецкий, не говоря уже об идише.
