Но оказалось, что все совсем не так просто, как он полагал. Альберик поломал привычную картину, и от этого было больно и неудобно. После службы он направился к себе. Фарисей не был в церкви – спал, наверное. В последний год он все чаще заменял вконец одряхлевшего привратника, но нынче вечером у ворот был старик. Оно и к лучшему. Сейчас Авелю не хотелось с ним разговаривать. В свое время, когда Фарисей вновь возвратился в монастырь, Авель попытался было повести с ним речь об ударе, постигшем короля, но в ответ получил лишь невразумительную фразу: «Ему Бог дал шесть лет, а мне – два месяца». И хотя Фарисей, несомненно, понимал в мирских делах лучше него, Авель решил, что советоваться с ним не будет. Да. Не будет.
Он вернулся к себе. Проживал он в той же келье, в которую вселился после пострижения, а не в приорских покоях, отданных им под новое помещение для лечебницы – старое сильно обветшало. Его тогда сильно восхваляли за скромность и благочестие, и это еще усиливало неловкость, а именно из-за этого чувства, и не по скромности, отказался он от приорских покоев. Он стал приором, будучи совсем молодым, и при всей своей простоте сознавал, что его избрали на этот пост не по личным заслугам, а потому как было известно, что он находится под покровительством королевской семьи. И уж тем паче негодно было требовать себе отдельных покоев теперь, когда он большею частью жил во дворце.
В темноте Авель добрел до постели, сел на соломенный тюфяк. Несмотря на то, что голова от тягостных мыслей по-прежнему шла кругом, он чувствовал, что вряд ли уснет сегодня. Нечто в услышанном грызло его, не давало покоя.
«Идолопоклонство», – сказал Альберик.
А написано: «Не будьте идолопоклонниками». А также: «Убегайте идолослужения».
Нет, дело не в этом. Что-то другое… более важное.
Он привычно вытащил из-за пазухи фортунатову Псалтирь – движение, не имеющее никакого практического смысла. Хотя теперь он не испытывал затруднения в чтении и книги у него водились, эта Псалтирь была для него скорее символом, да и главные богослужебные тексты от частого повторения он знал наизусть.
В темноте блеснул блик света. Перед ним стоял мальчик со светильником в руках.
– Отец приор! Покорно прошу прощения за то, что потревожил вас… Отец келарь послал меня зажигать свечи в церковь, я шел и увидел, что дверь открыта, а вы сидите во мраке с книгой…
– Ничего, сын мой. Я не читал. Я… размышлял.
Узкий колеблющийся язычок пламени высвечивал его круглое лицо и светлые волосы. На нем была ушитая по росту ряса послушника. Впрочем, скоро ушивать не придется – для своих десяти лет он было довольно высок.
– Зажги свечи, сын мой. И ступай.
Винифрид Эттинг теперь постоянно жил в монастыре, и во дворце не появлялся. Эд не желал его больше видеть – присутствие мальчика слишком напоминало ему об умершем сыне. Надо сказать, мальчик воспринял свое изгнание с должным пониманием, старательно учился и без ропота выполнял работы, которые переваливали на его плечи ученики и послушники постарше. Авель также был согласен с тем, что произошло. Он всегда был душевно привязан к мальчику и считал – пусть лучше Винифрид Эттинг станет монахом и проведет жизнь в стороне от мирских страстей, калечащих судьбы людей.
Мальчик зажег свечи и удалился, на сей раз плотно затворив за собой двери, дабы никто не потревожил размышлений отца приора до самой полунощной службы. Авель остался сидеть. Фитили свечей слабо потрескивали в полной тишине. И только теперь слухи и догадки, клубившиеся в сознании приора Горнульфа, начали приобретать ясные очертания. Свечи… Свет… Тьма… «Если бы в ее прошлом оказалось бы какоенибудь темное пятно…» Альберик бросил эти слова в порядке предположения. Он не думал, что это могло быть в действительности. «Ничего такого не было», – сказал он.
Но такое – было. И он, Авель, возможно, единственный, кто об этом знает.
Он бросился к тайнику в стене. Если за столько лет пергаменты не сгрызли мыши…
Не сгрызли, оказывается. Они по-прежнему лежали там, где он оставил их девять лет назад. Тогда, прочтя содержание, он пришел в ужас и спрятал их с единственным намерением – при первой возможности уничтожить. Но поначалу такой возможности никак не предоставлялось, а потом, устав думать о пергаментах, он просто о них забыл. Несомненно, забыл и Фарисей, поскольку не читал, а лишь видел мельком. Или думал, что Авель от них избавился.
