Лозгачев это прекрасно знал и, по-видимому, иносказательно хотел сообщить, что охрану «загипнотизировал» чей-то категорический приказ: не заходить в помещения. Поэтому его слова не следует воспринимать буквально.
Но если Сталин потерял сознание вскоре после ухода посетителей, то к моменту его обнаружения в таком состоянии он лежал без помощи уже 17 часов. Вместе с тем больной контролировал себя. Полупарализованный, обездвиженный и утомленный, собрав волю, он ждал помощи и, только когда она появилась, расслабил волю. Теперь он мог положиться на свою охрану.
Но Лозгачев проговорился. Оказывается, охрана могла вызвать врача самостоятельно, без консультаций с вышестоящими начальниками. Впрочем, было бы абсурдом, если бы такой возможности не было. Пусть читатель простит за откровенные нелепости: а если бы кто-то из охранников «ломом» подавился? Что тогда делал бы комендант дачи? А если бой?…
Но охрана не сделала этого естественного и единственно здравого шага. Вместо этого она стала связываться с «начальством». «Пока я у него спрашивал, — рассказывает Лозгачев, — ну, наверное, минуты две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек. По домофону поднял трубку, дрожу, пот прошибает, звоню Старостину: «Быстро ко мне в дом».
Пришел Старостин, тоже оторопел. Хозяин-то без сознания. Я говорю: «Давай его положим на диванчик, на полу-то неудобно». За Старостиным Туков и Мотя Бутусова пришли. Общими усилиями положили его на диванчик. Я Старостину говорю: «Иди звонить всем без исключения». Он пошел звонить. А я не отходил от Хозяина, он лежал неподвижно и только хрипел. (Сейчас установлено, что хрип мог быть признаком ненормальной работы сердца. — К.Р.)
Старостин стал звонить в КГБ (Лозгачев путает название МГБ. — К.Р.) Игнатьеву, но тот испугался и переадресовал его Берии и Маленкову. Пока он звонил, мы посовещались и решили перенести его в большую столовую на большой диван…
Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень слаб, пролежал без помощи с семи вечера (Сталин пролежал без помощи с шести тридцати утра — уже 17 часов! — К.Р.). Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно. В это время Старостин дозвонился до Маленкова.
В ответ Георгий Максимильянович пробормотал что-то невнятное и положил трубку. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берию я не нашел, ищите сами». Старостин бегает и шумит: «Звони, Лозгачев». А кому звонить, когда все уже знают о болезни Сталина. Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите». Также мигом положил трубку».
Что это? Реакция идиотов? Или преступников? Это невероятное распоряжение, но и оно свидетельствует, что Берия воспринял состояние Сталина как болезнь. Обратим внимание: по рассказу Лозгачева, три человека из высшего состава руководства, получившие информацию, что глава страны обнаружен на полу в бессознательном состоянии, ведут себя как придурки из комедии абсурда.
Но прервем рассказ Лозгачева и обратимся к другой имеющейся версии случившегося. Много лет спустя, рассказывая о тех трагических событиях, постаревший, заплывший жиром и обрюзгший Хрущев, которому семья его зятя Аджубея дала кличку Иудушка Головлев, надиктовывал:
«Я ожидал, что, поскольку завтра (1 марта. — К.Р.) выходной день, Сталин обязательно нас вызовет, поэтому целый день не обедал, думал, может он вызовет пораньше?»
Характерный штрих. Хрущев через двадцать с лишним лет «помнит», что он в этот день не ел. Он действительно не ел, потому что томился, ожидая все решающего сообщения.
«Потом все же поел, — продолжает он. — Нет и нет звонка!… Уже было поздно, я разделся, лег в постель. Вдруг звонит мне Маленков: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда».
Я сейчас же вызвал машину. Она была на даче. Быстро оделся, приехал,
