Внутри сцены загорается свет, зал становится видимым через занавес.
Я действительно видел их в последний раз. Через два месяца начали падать бомбы. От нее ничего не осталось — от старой Манилы. Она мертва, навсегда стерта с лица земли и живет только в моей памяти — все еще молодая, все еще великая, все еще благородная и навеки преданная короне. И когда бы я ни вспоминал ее, мне видится потемневшее небо, тайфун, октябрь и праздник Пресвятой девы — покровительницы моряков.
Поднимается «занавес Интрамуроса», за ним — зал. Время ближе к вечеру, и в комнате довольно сумрачно. Дверь справа и балконы украшены праздничными драпировками, которые постоянно колышутся от сильного ветра.
В октябре дыхание севера касается Манилы, сдувает летнюю пыль и голубей с крыш, освежает мох на старых стенах, а город украшает себя арками и бумажными фонариками, потому что приходит великий праздник Пресвятой девы, когда приносят обеты.
Кандида с четками и зонтом медленно поднимается по лестнице. Проходит к вешалке и ставит зонт.
Женщины в своих лучших одеяниях, мужчины с бакенбардами стучат тростями, дети теснятся в дверях, извозчики сдерживают на улицах нетерпеливых пони и с тревогой смотрят на небо, опасаясь холодного ветра, — будет ли дождь в этом году?
Кандида останавливается перед балконом и протягивает руку, чтобы ощутить ветер.
Но глаза, которые всегда устремлялись ввысь, призывая Деву, теперь боятся куда более страшного дождя — из огня и металла, потому что пиратские самолеты уже затмили горизонт.
Кандида идет к столику в центре и кладет молитвенник и четки. Снимает вуаль и складывает ее. Замирает, услышав отдаленный звук колоколов и оркестров.
Снова звонят колокола, их звон — словно звон серебряных монет, дождем падающих в чистом воздухе. При звуке труб и барабанов оркестров, браво вышагивающих по булыжным мостовым, детская радость переполняет все сердца. Октябрь в Маниле!
Кандида стоит, прислушиваясь. Вуаль падает на стол. Она в своем лучшем платье — синем и старомодном — и в драгоценностях.
Но эти чувства, такие живые в детстве, уже не принадлежат человеку, кажется, что они уже проникли в глубины Времени, в детстве они впервые захлестнули его, а теперь все сильнее на него действуют, усложняются, детские прибаутки разрастаются до эпических размеров, эти чувства становятся семейной реликвией, которую человек получает, вступая во владение наследством, добавляя к нему еще одну драгоценность.
Кандида идет к другому балкону и останавливается возле него. Лицо поднято, глаза закрыты, ветер раздувает волосы.
Время неожиданно меняет судьбы, история снимает смоквы с чертополоха — вчерашние пираты сегодня радуются жареной свинине и бумажным фонарикам, стуку нетерпеливых тростей, звукам труб…
Кандида опускает лицо и прячет его в ладони. Звон колоколов и звуки оркестров стихают.
(Входит в комнату и становится возле лестницы.) Хэлло, Кандида.
Вздрогнув, она оборачивается.
Кандида(с облегчением). А, это ты, Битой.
Битой. О, как вы нарядны!
Кандида(выступает вперед). Праздник ведь.
Битой. Я видел вас и Паулу в церкви.
Кандида. Да, я ушла пораньше. Там такая толпа. У меня закружилась голова. Присаживайся, Битой. Паула сейчас будет.
Битой(остается стоять). А как ваш отец?
Кандида. О, как обычно. Хочешь его видеть? Но он…
Кандида и Битой(вместе). …сейчас как раз собирается вздремнуть.
Битой (смеется). Я знал, что вы это скажете!
Кандида улыбается. Снова звон колоколов. Они прислушиваются, глядя в сторону балконов.
Кандида. Ты пришел посмотреть процессию?
Битой. Опять октябрь, Кандида!
Кандида. Да… О Битой, октябрь нашего детства! Милый, милый октябрь нашего детства!
Битой. Вы помните, как наше семейство приходило к вам любоваться с балконов процессией в честь покровительницы моряков?
Кандида. И все семьи наших друзей…
Битой. Из года в год…
Кандида. Из года в год наш дом был открыт для всех, кто приходил в день Пресвятой девы, покровительницы моряков. В нашем доме это был самый большой праздник.
Битой. В столовой жареный поросенок и цыплята…
Кандида. Здесь в зале мороженое и сласти…
Битой. Все люстры зажжены…
