— За границу уеду.
— С ней?
— Не будь такой наивной. Ее для меня больше не существует.
— А кто для тебя существует? Чем ты займешься за границей?
— Пока не знаю. Работать надо.
— Работать — это бомбы делать? Простонародье подначивать?
— Не подначивать, а пробуждать.
— Хорошая шутка. Кого ты способен пробудить? Ладно, можешь идти. Теперь я тебя выгоняю. Убирайся!
— Всего хорошего, Сабина. Прости.
— Всего хорошего. Не возвращайся сюда. И не пиши. От тебя даже воспоминания не останется. Как только выйдешь за дверь, ты перестанешь для меня существовать.
— Ну, прощай.
Сабина не ответила. Она снова открыла книжку, перевернула сразу три страницы и начала читать откуда-то с середины. На ее лбу пролегла глубокая морщина. Сабина покачала головой. Ципкин тихо прижался ухом к двери. С минуту он стоял в коридоре, прислушиваясь, будто ждал, что его позовут.
— Все, кончилась комедия!..
Ему подумалось, что за последнюю пару недель его дважды выкинули, как ненужную вещь.
Еще не было и десяти вечера, ворота были не заперты. Ципкин постоял, задумавшись. Закурил папиросу. На Сабину он был не в обиде, она повела себя, как обычная паненка. Но вот Клару он не понимал. Чего она хотела? Навредить ему? Ведь она прекрасно знает, что Данцигеры уже вернулись. Та еще штучка, надо было держаться от нее подальше, но теперь поздно, ничего не поделаешь… Ципкин не мог пойти домой, в свое холостяцкое жилище, ему нужно было побыть среди людей, перед кем-нибудь выговориться. Он прошел Кармелитскую и оказался на Дзельной. Окно Миреле было занавешено, но Ципкин увидел свет. По занавеске двигались тени, значит, там кто-то есть. Ципкин вошел в ворота, поднялся по лестнице. «Стало быть, так мне предначертано: проявить свою любовь к человечеству», — сказал он себе. Ципкин понимал, что эта идея не вяжется с его материалистическими убеждениями. Кем предначертано? Мысли путались в голове. «Пора покончить с фальшью! Теперь я свободен, свободен… Хватит уже вести паразитический образ жизни!» Он ощущал какую-то физическую легкость, и это его пугало. Наверно, так чувствует себя человек, которому отрезали руку или ногу. Все средства к существованию он потерял, разве что уроки давать… Ципкин постучался три раза, и Миреле открыла дверь.
— Надо же, Ципкин!
Она подала ему руку.
— Что там за шум?
— Дискуссия. Входите. Выскажете свое мнение. Азриэл и Арон чуть не подрались! — засмеялась Миреле.
Она взяла Ципкина за рукав и провела в комнату. Сегодня собрались все: Азриэл, Арон, Эстер Ройзнер, Вера Харлап, Соня Рабинович. Разговаривали по-польски. Было сильно накурено. Кто-то пил чай из стакана, кто-то — по-русски, из блюдечка. Азриэл говорил:
— С такой точки зрения все оправдано. По-твоему, Нечаев имел право убить Иванова[184]. «Разбойник — это герой, защитник, мститель народный»[185]. Заглянул я в «Катехизис революционера»[186]. Для меня твой идол Бакунин — обычный убийца…
— Убийца?! Те, кто вешает женщин, невинные овечки, а Бакунин, который всю жизнь посвятил народу, убийца. И как же тогда освободить человечество? Что было бы, если бы у якобинцев не было гильотины? Кучка аристократов раздавила бы Французскую революцию, и Бурбоны оставались бы на троне и душили и Францию, и всю Европу.
— А чем Наполеон лучше Бурбонов? И гильотина отрубила еще головы Дантона и Робеспьера.
— По ошибке. Как говорится, лес рубят, щепки летят. Французская революция была необходимостью, она была границей между темным Средневековьем и Новым временем. Если бы не революция во Франции, в Европе стояла бы такая же тьма, как у нас. Все, что у нас есть, Интернационал, движение в России, забастовки в Англии, даже тот факт, что мы тут собираемся и дискутируем, — прямой результат этой революции. Без нее не наступило бы освобождение, не было бы Парижской коммуны, и мы не учились бы в университете, а сидели в гетто над Талмудом. Потому что сегодняшний режим в России — тоже следствие Французской революции!
— Браво, Арон! — захлопала в ладоши Соня Рабинович.
Вдруг стало тихо: заметили Ципкина.
— Вот так гость! — воскликнула Соня.
— О чем спор? — спросил Ципкин.
