Я шел по подземным переходам, меня толкали со всех сторон, был час пик, я был погружен с себя.
На сверхглубокой станции метро я вдруг ощутил нечто особенное. Каким-то боковым зрением, с изумлением снова обнаружил поблизости то самое веселое сияние, утраченное некоторое время тому назад.
В торце перрона стоял розово-мраморный постамент, на котором помещался такой же розово-мраморный бюст какого-то допотопного деятеля. На голове у деятеля, как водится, сидела пара голубей. Это было что-то феноменальное, какой-то сюр. Если учесть, что станция располагалась на сотни метров под землей. Откуда там взяться птицам?! Еще несколько голубей сидело на карнизах под сводчатым потолком. Как они сюда залетели, как жили под землей, чем питались? Уму непостижимо. Теперь здесь уж не пахло никакой клубникой. Пахло склепом и налетали пронизывающие до костей сквозняки.
Около постамента расположился черный-пречерный монах, жутко бородатый и с изумительной благостью на лице, медной банкой для сбора милостыни на груди. Никого не осуждай и всем мое почтение. Христос воскресе радость моя. Видимо, его прислало сюда церковное начальство искупать какие-то прегрешения. Вот здесь это веселое сияние и проступило буквально из ниоткуда.
Я выгреб из кармана горсть мелочи и аккуратно ссыпал в медную банку.
— Спаси Господи, — сказал монах и перекрестил меня. Я достал еще бумажку и сунул в прорезь в банке.
— Крещеный? — сурово спросил монах.
— А как же.
— Туда иди, — вдруг сказал монах, кивнув лопатой-бородой направо.
Я увидел, что часть веселого мерцания как бы отделилась от того места, где расположился монах, и автономно куда-то поплыла, рассеивая окружающий черный вакуум.
— Спасибо, брат, — сказал я.
— Спаси Бог, — ответил монах. Я, естественно, двинулся следом за путеводным сиянием. Впрочем, долго путешествовать мне не пришлось. Уже в следующий момент передо мной возникла красная кепочка с рельсами и шпалами на кокарде, форменный китель, юбка, чрезвычайно вытянутая талия, эллиптические бедра, короткие ноги, лодыжки, как бутылочные горлышки…
— Адель!
Короче говоря, я въехал непосредственно в Аделаиду, и тут же понял, что это именно тот идеальный вариант, который мне сейчас так необходим. Никакого Канцелярова, ни в коем случае.
Аделаида дружески, хотя и довольно бессмысленно, улыбнулась и поманила за собой. Я нырнул вслед за ней в какую-то маленькую дверь. Мы пошли по узкому, как кротовая нора, служебному коридору-туннелю, ведущему в сторону от станции. Адель указала на другую дверь.
— Отлично! — кивнул я. И, усмехнувшись, вошел в каптерку. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в комнатушке, я обнаружил себя в компании других покойников, жертв «нехорошего письма»: застрелившегося Тривайлова, выбросившегося из окна Варакуты, отравившихся супругов Филиппских, а также удавившегося на подтяжках Алевтина Пальцева. Плюс сверхчуткий Гречишкин. Все как один. Ни дать ни взять маленькие гномы в сказочном подземелье. Плюс заторможенная Белоснежка Адель. Вот, где сосредоточилось самое сияние!
— Как, — воскликнул я, — вы ожили?!
— Но ведь и ты ожил, — резонно заметили мне они. Чему тут удивляться?
И верно.
Компания сердечно поприветствовала меня, поздравила с удачным воскрешением, а, следовательно, и наступившей вечной жизнью. Стало быть, я прошел главную инициацию — посвящение в члены Тайного Братства Счастливцев. Вроде того.
Все происходило по заведенной процедуре. Все они в свое время, как и я сам, обнаруживали вокруг себя эти странные, явно злонамеренные приготовления, какую-то дьявольскую возню. Так же как и я пережили несомненные покушения на жизнь. А уже после получения одинаковых загадочных писем, в которых некий анонимный доброжелатель предупреждал адресата, что тот навлек на себя гнев некоего тайного братства, якобы, каким-то своими легкомысленными действиями, и ему угрожает смертельная опасность, так или иначе имитировали самоубийство.
И теперь все они искали настоящего убийцу.
С этого момента у нас потекла странная, практически потусторонняя жизнь. Мы единодушно решили перейти на самое строгое нелегальное положение, пока не докопаемся до истины. Нельзя было открыться даже самым близким людям. Нам удавалось сохранять полное инкогнито. Мы действовали абсолютно законспирировано — от лица того или иного члена Братства, так как в конечном счете все-таки не знали, кому можно доверять, а кому нет.
