Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - страница 92
Главная тема повести – жизнь писателя иного этнического происхождения в Грузии, а также национальный вопрос в позднесоветский период. Основываясь на воспоминаниях отца, автор подтверждает мнение о том, что «дружба народов» была маской. Писатель вспоминает грузин, которые придерживались принципа единой многонациональной Грузии и противостояли его нападкам[175], но и грузин, открыто высказывавшихся националистически:
…реплика аккумуляторщика Резо, брошенная им во время застолья, когда произносились пламенные тосты за великую и униженную Грузию, а я молчал, ибо любое мое слово было бы истолковано превратно, – он повернулся ко мне, держа в руке полный стакан, и сказал: «Послушай, если ты не поедешь в Цхинвал и не убедишь своих осетинцев убраться с нашей земли, то ты пидарас!»
или
Нас изгнали из города. Джиг был единственным человеком, кто заступился за нас, но звиадисты быстро заткнули ему рот (Булкаты, 2002. C. 98–99).
Булкаты обращается ко многим известным в литературном мире Грузии именам. В их адрес звучит острая критика и обида из-за провозглашавшегося гуманизма, оказавшегося на деле пустословием. Из письма Михаила Булкаты сыну, написанного по-осетински и введенного в текст:
Или вернуться в Грузию, где враги уже сняли маски, а люди, чьим мнением я дорожил, попрятались по норам. Ты догадываешься, кого я имею в виду. В дни, когда народ, словно бы сорвавшись с цепи, с пеной на губах отстаивает национальную идентичность, писатель должен найти в себе силы преодолеть эту тяжелейшую косность, стряхнуть с себя оковы национальной принадлежности, возвыситься и быть прежде всего благородным и великодушным. Он должен быть рядом с братьями по перу и делить с ними их участь, а не молчать, набравши в рот воды, как это делают грузинские писатели – братья Тамаз и Отар Чиладзе, Джансуг Чарквиани и другие. Даже под страхом смерти. Ибо грош цена всем нашим произведениям, лишенным человеческого, мужского, если угодно, эквивалента, которым питается и писательский, и прочие таланты и без которого все наше творчество – очковтирательство (Там же. C. 114).
Возросший в постсоветский период национализм не позволял учитывать общность истории и культуры, и даже представители интеллигенции воспринимали писателя-осетина как чужого, или даже как врага. Реакцией на грузинский национализм стали твердые наказы писателя-отца о сохранении языка и традиций. Для человека, сформировавшегося на двух культурах и во времена «дружбы народов», националистические всплески были непонятны и неожиданны. Картина грузино-южноосетинской войны в тексте проходит мельком, но она является основой для одного из самых важных вопросов межкультурного общества: это вопрос о форме объяснения причин братоубийственных войн. Игорь Булкаты приводит в тексте отрывок из письма, в котором звучит озадаченность писателя-отца, хранившего у себя мешочек с землей, взятой с могил грузинского и осетинского писателей – Ильи Чавчавадзе и Косты Хетагурова:
Пакетик всегда со мной. Надеюсь, имена двух великих людей, с чьих могил я взял по горсточке земли, помогут мне сохранить достоинство. Впрочем, кому это нужно? Только мне? Что мне ответить твоим грузинским племянникам, Георгию и Нино Хажалия, или твоим сыновьям, Алану и Джиуару Булкаты, если они спросят меня: «Где ж ты был, дед, когда осетины с грузинами убивали друг друга, а мертвых не позволяли хоронить на своих кладбищах, и тогда погост пришлось устроить возле школы, на футбольном поле?» (Там же. C. 115).
Название повести – «Самтредиа» – вроде бы не имеет никакого отношения к Южной Осетии, но для автора оно ассоциируется с легковерным выходцем из Западной Грузии, вернее звиадистами с их лозунгом «Грузия для грузин!», из-за которых страну накрыла волна, изгнавшая многих негрузин (Там же. C. 114).
