О. Чхеидзе говорит, что с появлением Пушкина и зародилась история грузинской «жертвенности», скрывающаяся под молчанием, нарушенным в конце XX века[149]. Из-за менявшихся обстоятельств Пушкин, поставленный сторожить завоеванную территорию и надзирать за ней, сам оказывается жертвой, брошенной в постсоветском «темном» городе:
Стояло стадо. Большое стадо. Пушкин смотрел. Молчал фонтан в том парке, что окутал памятник Пушкину, словно бурка. Городу не хватало воды. Не хватало электричества. Кому было дело до фонтана? <…> Стоило только завоевать что-либо с помощью оружия, как они тут же воздвигали Пушкина-сторожа. Русские, разумеется (Там же. C. 59).
В постсоветский период исчезли литературно-романтические иллюзии, и Пушкин стал четко ассоциироваться с имперским эмиссаром, продвигающимся на Юг, с присущим ему страхом от полученного сопротивления в Персии (восстание в Тегеране, во время которого был убит Александр Сергеевич Грибоедов) и Афганистане (Афганская война 1979–1989 годов).
Пушкин служил прикрытием для русского оружия на протяжении многих десятилетий. Повествователь призывает грузинскую интеллигенцию прозреть и понять, что «злой сосед» завуалированно осуществлял свои захватнические намерения, мастерски опробованные еще во времена Михаила Семеновича Воронцова: «Ко всему, что завоевывали оружием, тут же приставляли Пушкина сторожем» (Там же. C. 571).
Если проявить заинтересованность в прогнозе урегулирования отношений между двумя странами, то субалтерн смотрит на это скептически. Повествователь иронично говорит о возможности новых отношений «Россия – Грузия». Заключение рамочного договора между государствами, о котором постоянно говорит Эдуард Шеварднадзе, срывается:
Исполнился решимости президент, все той же решимости, неиссякаемой. Заключим рамочный договор. Рамковый. Раковый. С Россией. Разумеется. Там все будет обговорено. Все. Все. Ведь заключили же большой договор. Большой. Большой. С Россией. Разумеется. И ратификацию осуществили. Мы осуществили. Не они. То был Ельцин. Сейчас – Путин. Растолковывал президент. Путин – это Путин. Это не Ельцин. Растолковывал президент. Растолковывал неустанно (Там же. C. 571).
В финале романа «2001 год» появляется образ зари как знак возрождения. По мысли автора, время, с его разными – и светлыми, и темными – красками, должно было смениться зарей. Анализ романов Отара Чхеидзе продемонстрировал, что молчание, сохраняющее травму, было преодолено. Субалтерн заговорил о социально-политических проблемах, демонизируя Россию, видя в ней виновницу неурядиц и угрозу национальной идентичности, но проблеском стало мнение о советском прошлом Грузии, как благополучно повлиявшем на развитие грузинской культуры.
