Эти недремлющие русские все равно стремятся к величию. В нас они видят основу величия для себя. Приводят. Показывают. Вот Кура, о которой упоминал еще Геродот; вот «Мцыри» Лермонтова, родник Пушкина; вот Мтацминда Грибоедова; это все – мы, это было нашим, будет нашим. Абсурд. Ложь. И так ложь. Ложь лжи – абсурд абсурда. А им-то что: едят, пьют, развлекаются, – мы играем, они развлекаются; мы подставляем спины под их сапог, они упиваются. Упивается и Запад, но они все же не такие свиньи (Там же. C. 169).
Если одной темой в рассуждениях субалтернов стала политическая зависимость, несущая угрозу национальной идентичности, то второй является тема уничтожения войнами и экономическими сложностями. Например, Баадур Рикотели, как и многие другие, травмирован войной – война в Абхазии постоянно всплывает у него в сновидениях. В памяти застряла травмирующая информация о потере территорий. Баадуру снится, что демобилизованные грузинские войска, проигравшие войну, покидают Сухуми. Его преследует горькое разочарование. Оно вызвано неожиданным приказом Эдуарда Шеварднадзе об отступлении из Сухуми, когда война была практически выиграна. Чхеидзе включает в текст документальную информацию, подтверждающую, что грузинские военачальники ничего не решали, приказы отдавал глава государства, ведущий непрерывные переговоры с Кремлем, откуда и поступали четкие указания. «Белый медведь» играл.
Начало 2000-х годов – это период передышки в эскалации антироссийских настроений в Грузии. И тогда самоосмысление выходит на новый уровень. Этим интересен третий роман «Летописи» – «Бермудский треугольник» (2000). Сюжет его связан с временем правления президента Эдуарда Шеварднадзе (конец 1990-х – начало 2000-х годов). Под Бермудским треугольником Отар Чхеидзе подразумевает исторические обстоятельства, в которых оказалось население Грузии: советское/российское прошлое – ориентация на капиталистическое/проамериканское будущее – суровая грузинская действительность: разбитая на три части страна (Грузия, Абхазия и Южная Осетия) и люди, пережившие трагедии XX века. После всеобщей антисоветской и антироссийской эйфории большая часть населения Грузии сосредотачивается на вопросах, способствующих строению нового национального государства: «Кто мы?», «Как мы изменились?» и «Как повлиял советский период на нас и на историю Грузии?». Сложность при поиске ответа усиливается социально-экономическим разрывом. Появляются две социальные группы: первая – не приспособившиеся и не сориентировавшиеся в новых временах, и поэтому ностальгирующие по благополучию и пропагандировавшимся моральным ценностям советского прошлого, и вторая – те, кто, наоборот, нашел свое место в новом мире (по мнению автора, это люди, ориентированные не на духовные, а на материальные ценности).
Одним из ответов о сути субалтерности после лозунгов гамсахурдиевских времен и неслышных прорусских голосов служит образ «нового» грузина, ставшего главным героем третьего романа Чхеидзе. Этот человек прагматичен и расчетлив, экономически успешен в новом времени, но, в отличие от чиладзевского «убийцы» – homo soveticus provincialis и homo cartvelicus Димова, ему присущ деформированный взгляд на свою родину. Писатель приводит читателя к мысли о невозможности вычеркнуть вековое российское присутствие. Россия осталась частью истории и культуры Грузии.
В первую очередь выходцы вроде бы из самых интеллигентных семей, позиционировавших себя как чисто грузинские, стали видеть Грузию сквозь русскую призму. Таким был герой романа – Гизо Кордзели, или, иначе, Гиви Кордзелашвили. Отар Чхеидзе, не умалчивая и не искажая прошлое, описывает формирование советского грузина. Ребенка из интеллигентной советской грузинской семьи отдавали учиться в русский сектор грузинской школы, чтобы затем он поехал получать престижное образование в России (так же как и в XIX веке). Деформации взгляда, изменению восприятия родины способствовало добровольное желание родителей героя дать ребенку советское образование на русском языке. Искажение проявляется в следующем: Гизо видит только те достопримечательности, о которых читал в русских учебниках: серные бани известны, потому что в них парился Пушкин, а на горе Мтацминда покоится Грибоедов. Более того, даже после обретения независимости «русская призма» не исчезла. Гизо чувствовал присутствие России везде: «Россия снова ждала его здесь – не русскими, а грузинами» (Чхеидзе, 2001. C. 10).
