Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - страница 79
Вы тоскуете по союзам. Тоскуете по русскому плену. Им это и надо. Это, это, только этого они хотят и этого добиваются. И вы стремитесь к этому: кто-то – слепо, кто-то – в поисках выгоды. И снова Москва наложит на нас лапу, прижмет нас, как и раньше. Даже хуже. Даже хуже. Это будет уже не просто исправить: полностью развалится наша несчастная родина. Развалится. Обезумеет. Брат предаст брата, отец – сына, все позабудут матерей. В реку ручьями будет стекать кровь (Там же. C. 311–312).
Или (разговор префекта Гдиди (Зугдиди) и Луо, о нем ниже):
– Ешь, ешь… Скоро не будет ни пива, ни хинкали. Некому будет готовить и некому будет есть, – говорит префект.
– А что же будет?
– Идеи!.. Новый демократизм!.. Россия не оставит нас без идей!
– Опять Россия!..
– Опять Россия… (Там же. C. 123).
Кроме политика, в «театральное» действо романа включен «человек из народа», профессиональный безработный тбилисский актер Луо (Луарсаб). Он также охвачен истерией толпы и, как другие, эмоционально поддерживает президента (Там же. С. 83). Луарсаб является связующим звеном между «актером»-Звиадом и «зрителями»-народом. Благодаря его общению с разными людьми читатель узнает о расколовшемся на русофилов и русофобов обществе.
Образ врага в лице России прижился не у всех. Часть народа выражала пророссийские настроения, вспоминала о вкладе России в развитие культуры Грузии и связывала с ней «застойное» благополучие и культурный расцвет. Автор не только в этом романе, но и в последующих отражает разные мнения жителей столицы: старшее советское поколение говорит о своих сомнениях в возможности разрыва и об антироссийских настроениях[141].
Например, соседка матери Луо – Эка – говорит о вкладе в культуру, но такой взгляд раздражает Луо:
– А что в этом плохого?
– То, что Грузии больше нет! – отвечает Луо.
– Один лишь национализм не уведет нас далеко…
– А куда нам идти?! Лучше сидеть на своей земле… Это все – лишь представление, а аплодировать за представление могут везде. Это лишь забава. Так не будем же предаваться забавам и ложному ощущению культуры. Даже этот язык уже кажется нормой! (Там же. C. 94).
Молодое поколение грузин в лице Луо не хотело слышать мнение «советского» поколения. За «дружбой» видели лесть во имя личных благ. Лестью для Луо было даже то, что грузинская интеллигенция вставляла в свою речь русские слова или говорила на русском, что для других грузин являлось знаком более высокого социального статуса и образованности. Писатель обозначил дилемму, перед которой, на его взгляд, оказалось грузинское общество 1990-х годов: непредсказуемость последствий прозападного пути[142], антироссийский путь ради сохранения национальной идентичности или пророссийский путь ради бытовых и финансовых благ в обмен на дальнейшее подчинение.
Обвинительные тенденции звучат и во втором романе – «Белый медведь»[143]. Эфемерный образ «России-режиссера» сменяется традиционным – «Россия-медведь» (Успенский, 2012; Войцеховска, 2012), а у Чхеидзе – белый медведь, который играет с маленькой Грузией. Об отношениях между Россией, Грузией и Западом опять говорит Звиад Гамсахурдия:
– <…> Целых два столетия нас питают «теорией двух Россий». Они этим пользуются. Да, еще как! Миру глаза туманят. Раньше туманили, и сейчас туманят. И в самой ООН глаза закрывают, лишь бы медведь не разбушевался. Их преследует страх, все тот же страх – времен Сталина. Осторожничают: дадим медведю поиграть… <…> А медведь сам и играет, здесь играет апсуа[144], там – осетинами, и строит из себя защитника угнетенных. Политика!.. (Чхеидзе, 1999. C. 184–185).
В «Белом медведе» автор описывает уже постаревшего, болезненного, уставшего «президента в бегах». Для президента Гамсахурдии определение Грузии не менялось. Он видел ее жертвой «белого медведя», его «игрушкой». Если вырвать «игрушку» из лап медведя, то он падет поверженный (Там же. C. 187). Не говоря напрямую о существовании модели «колонизатор – колонизованный», в которой «колонизатор» возвышается за счет «колонизованного», а последний, мимикрируя, подстраивается под него, опальный лидер указывает на эту модель отношений. Он понимает, что Грузия для русской культуры является лишь частью собственного престижа:
