Приведенные произведения свидетельствуют, что демифологизация образа Сталина связывается с национальным дискурсом (великий полководец, потому что кавказец/грузин/осетин) и демифологизацией иллюзии присутствия («Сталин жив!»), появляется в культурной памяти советских людей и перерабатывается в сознании постсоветского поколения, что отразилось во множестве литературных текстов. Трагедии, связанные со сталинскими временами, не остаются в забвении. Они вновь и вновь появляются в разных текстах – как в реалистической, так и в постмодернистской литературе.
2.5.6. L’annexion de Nino ou Nana: Грузия как женщина
Литературовед Сьюзан Лейтон (Susan Layton) в книге «Русская литература и империя» (Russian Literature and Empire: Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy, 1994) впервые рассмотрела образ Грузии в русской литературе как образ «женщины», которую покоряет северный захватчик. По ее мнению, сюжеты о Кавказе концентрируются на двух темах – насилие и эрос. Она находит противоречия и отличия между образом Кавказа как места, населенного воинственными мужчинами и полностью подчиненными женщинами, и феминизированным образом Грузии, которую должен был покорить, завоевать русский колонизатор. Женственность ассоциировалась с «неосвоенностью, дикостью, девственностью». Историк Р. Суни также подчеркивал маскулинность процесса покорения и слабость покоренного:
эмоциональная интенсивность и примитивная поэзия смешивались здесь с мачистским насилием. Для некоторых важнейшее значение обретала цивилизаторская миссия России на Юге и Востоке, другие же искали приключений и «права на убийство» (Suni, 2001. P. 46).
Ментальное покорение было спровоцировано стремлением исправлять несоответствующую реальность. Как пишет Мадина Тлостанова:
колонизируемая Грузия воспринималась российскими элитами как олицетворение женского начала, что видно в русской романтической поэзии. Это была особая женственность – чувственная, но опасная, способная на убийство. «Она» представала как нуждающаяся в российском оцивилизовывании и дисциплинировании для ее же блага (Тлостанова, 2009. C. 168–169).
В постсоветский литературный период феминизированный образ Грузии обрел иные черты: та опасность, о которой говорилось выше, проявила себя – в политическом смысле, имперский «колонизатор» был «изгнан», образ отдельной воюющей грузинки, а не целой страны, в литературе не встречается. О Грузии-воительнице пойдет речь в главе, посвященной постсоветским войнам. Здесь же я обращусь к развитию стереотипного литературного образа грузинки.
Имперская литературная традиция восторженного обращения к образам «экзотических» женщин, а у нас – грузинок, продолжилась и в период независимости. Даже более того, на сегодняшний день можно говорить о тематической аннексии. Точнее, образ грузинки, который в русском сознании укрепился благодаря Нине Чавчавадзе-Грибоедовой, в современной русской литературе русско-грузинского контекста в основном продолжил развиваться в рамках идеализирования. Идеализация восходит к культивированию «золотого века» русской литературы в советские времена, и поэтому традиционное изображение не подверглось демифологизации или деконструкции. На сюжетном уровне грузинские женские образы писатели используют в разных целях, прибегая к разным приемам главным образом для констатации культурных связей прошлого.
Например, прием перекрестка времен. Самая яркая литературная концепция «империи» и «имперского человека» представлена в «Империи…» Андрея Битова[124], где не обошлось без грузинских женских образов. Один из сюжетов «Грузинского альбома» посвящен встрече автора с известным грузинским кинорежиссером Отаром Иоселиани. В доме грузинского друга автор-путешественник знакомится с его супругой, хозяйкой дома Наной. Битову кажется, что прошлое пересеклось с настоящим. Классическая литература XIX века проступала в Нане: гость, глядя на нее, видел Нину Чавчавадзе-Грибоедову[125]. В ней, по представлениям автора, воплотился образ Грузии как благородной хранительницы очага, наделенной особой пластикой, неторопливостью, гостеприимством, умением слушать, но уже не принадлежащей «колонизатору». Ему остается лишь восторгаться, «не обладая» ею
