– Тогда скажи – ты откуда? Как называется твоя страна?
– Ты такой страны не знаешь, – сказал я.
– Как это – не знаю? Я все страны знаю. Я в школе любил географию.
– Грузия. Моя страна называется Грузия.
– Не знаю, правда, – сказал он. – Грузия. Это где?
– В России, – сказал я. – За горами Кавказа. <…>
– Я не понял. Россия или Грузия?
– Россия. Но – Грузия.
– Значит, ты русский?
Конечно, он не мог понять. Пришлось объяснять:
– Нет. Я грузин. У нас свой язык. Совершенно другой. У нас даже буквы другие, не как у русских. Другая одежда, другие песни, другой народный быт, другие лица. Ну посмотри, разве я похож на русского мужика? (Драгунский, 2013. C. 18–19).
Жестокость и агрессивность как стереотипные черты кавказцев, переходящие на образ Сталина, нашли отпечаток в рассказе Владимира Кравченко (1953 г. р.) «Тбилиси – Баку-86» (2013). Рассказчик вспоминает события переломных, последних лет существования СССР. Начало повествования датируется годом чернобыльской катастрофы (1986). Рассказчик-издатель прилетел в Тбилиси к друзьям. Население Грузии казалось ему по-семейному сплоченным и добродушным, в том числе и по отношению к нему, москвичу (Кравченко, 2013. C. 121). Вопросы об изменениях в стране витали в воздухе, но жители Тбилиси тактично не задавали их, чтобы не нарушить гармонию при общении с гостем. Там же он знакомится с представителем московского издательства Иваном, писателем и любителем выпить. Иван рассуждает о Кавказе как о месте, рождающем тиранов, которые будут подавлять северян. Кавказ сравнивается с Персией – схожим деспотичным краем: Дом правительства в Тбилиси – с дворцом персидского царя Дария в Персеполисе, а Сталин – с потомком персидских царей:
Кавказ – это страшно, это страшнее Балкан, говорил Иван. Наше прошлое можно понять, лишь побывав на кавказских окраинах, выходцы из этих персидских сатрапий с толчками южного солнца в крови будут вязать снулых северян в снопы, молотить их цепами, хозяйничать на одной шестой, погрузив ее в египетский мрак, в хаос иудейский, в ужас ассиро-вавилонский… Перед Россией лежал ложновизантийский путь, культивируемый Романовыми, ложноевропейский – кадетами, и путь древневосточных деспотий – пришельцами с Кавказа. Победил самый жуткий и кровавый. Эти два сработанных персидскими грузинских националиста будут перекраивать карту мира, двигая народы и границы, крымчаков, чеченов, ингушей обвинят в сотрудничестве с немцами, месхетинских турок ни в чем не обвинят, просто сметут с лакомой грузинской земли, как мусор, и вышвырнут в далекую Фергану. Сталин считал себя потомком Кира и Дария, зачитывался трудами историков, штудировал их с карандашом (Там же. C. 123).
Подавление «северян» и перекраивание карты мира кавказцами связывается не только со стереотипом жестокости[121], но и с националистическим дискурсом. Сниженный вариант «хваткости» завоевателя появляется в рассказе Анатолия Наймана «Месяц в глухом месте». Он выстроен в форме воспоминаний рассказчика о детстве. И здесь приводится взгляд на Сталина как на типичного «лимитчика»: «Твой Сталин – обыкновенный грузин: зацепился за Москву и считает, что добился в жизни всего» (Найман, 2004. C. 100).
В литературе встречаются и другие примеры, согласно которым сами грузины отмежевываются от связи злодеяний Сталина с его этнической принадлежностью. Об этом положении читатель узнает у поэта и прозаика Ефима Бершина (1951 г. р.) в романе «Маски духа» («роман-с из жизни осколков» – так автор определил жанр произведения), где есть отрывок, связанный с этнической принадлежностью Сталина. Это постмодернистский текст, написанный в стиле розановских «Опавших листьев» или «Бесконечного тупика» Дмитрия Галковского. В тексте – вереница знакомых автору лиц и философские размышления на самые актуальные темы (о поэзии, истории, известных людях, даже об Одессе и ее особом юмористическом колорите). К таким воспоминаниям относится разговор с Резо Габриадзе, известным драматургом, кинорежиссером, руководителем театра марионеток, о Сталине:
Резо изложил собственную теорию о том, что Сталин не был грузином. Вкратце это звучало так:
