Основанием для таких выводов послужили интервью с российскими и грузинскими писателями и литераторами, взятые мной совместно с Валерией Пурцеладзе и Наталией Сванидзе в период с 2013 по 2015 год. Среди интервьюируемых были Александр Эбаноидзе[290], Анаида Беставашвили[291], Андрей Битов, Анна Кордзая-Самадашвили, Гиви Алхазишвили, Дато Турашвили, Диана Амфимиаду, Заза Абзианидзе, Лаша Имедашвили, Лев Анненский, Мария Филина, Наталия Соколовская, Нодар Поракишвили, Ростом Чхеидзе, Тамаз Чиладзе, Шота Иаташвили, режиссер Эльдар Шенгелая. Главной характеристикой разговоров явилась сдержанность и деликатность в отношении описаний личных и профессиональных контактов постсоветского времени, так как тема остается острой и болезненной. Пропала эйфория эмоций советского времени, когда все признавались друг другу в дружеских чувствах и значимости творческих отношений. Травма, нанесенная 1990-ми годами, а позже 2008 годом, прослеживалась в разных формах, от деликатности в разговоре до открыто высказанного мнения. Наряду с уже известными традиционными речами, в которых искренние чувства смешивались с мифотворчеством, проявились темы, ранее не поднимавшиеся и бытовавшие в частных разговорах национальных элит. Например, в интервью с писателем Лашей Имедашвили (1960 г. р.), в произведениях которого часто встречается сюжет, связанный с прошлым Грузии[292], мы встречаем не прикрытый грузинской деликатностью и толерантностью эпизод из воспоминаний детства и точку зрения о постсоветских кровавых страницах истории:
Мне всегда было присуще чувство отрицания, отторжения всего советского, так как я вырос в семье, где никто не являлся членом партии[293]. С детства меня учили одному, и говорили лишь одно: «Помни, твой главный враг – Россия!» Слышать это мне приходилось постоянно. В доме у нас втайне хранились флаги древней Грузии, какие-то письма, архивные материалы. Я имел к ним доступ, читал эту литературу, все запрещенное. Так что ностальгии у меня точно нет. Обидно, когда что-то случается неожиданно. Но когда заранее знаешь, чего следует ждать (об этом свидетельствует долгая история нашей страны), – удивляться нечему. Я всегда предполагал и ожидал чего-то подобного от России. Обидно лишь, что это пришлось на наше поколение. Но, видно, таково провидение. Остается лишь надеяться, что впредь этого не повторится, ни с кем, никогда (Из аудиоинтервью от 21.04.2015).
В национальных элитах, чьи государства прошли через историю колониализма, такие высказывания – естественная часть национального дискурса, и звучат они, большей частью, только на языке, непонятном колонизатору, и только в кругу своих. Вспоминаются слова из статьи «Мы – грузины» Георгия Нижарадзе о том, что из-за политических обстоятельств грузины выдумали язык для себя и для врага. Несмотря на то что СССР был особым видом империи, схожая риторика звучит и в его адрес. Любое сближение со стороной, которая идентифицируется как агрессор, расценивается как стокгольмский синдром, то есть синдром симпатии жертвы по отношению к насильнику[294]. А в данном случае как «московский синдром»:
Более двух веков мы в заложниках у нашего враждебно настроенного соседа – России. Хватило нам вдоволь и оккупации, и кровавых морей, и унижений, и гонений с лагерями. Более двух веков нам ко лбу приставлен то дробовик, то пистолет, то штык, то пушка, то наган, то автомат Калашникова, а то и танк, и комплекс «Искандер». Несмотря на это, мы продолжаем твердить: «Да, в чем же дело, чего мы хотим от этих людей, во всем мире нет другого столь отзывчивого и верующего народа… Да, была, правда, война, но и это – наша вина, грузин! Это мы спровоцировали, а что им было делать? Это наш президент сказал об их президенте, это наше правительство обошлось с их правительством…» Короче говоря, оправданий всегда хватает, так как они страдают от синдрома, определение которого вы наверняка все еще помните. Как и любой другой синдром, он также поддается лечению, если больной окажется в руках хорошего врача. <…>
Заслугой таких вот «мамриевых» и их предков является тот факт, что грузины по сей день отдают своих детей в русские школы и детские сады, мило болтают на русском <…> и сокрушаются больше о том, что отключили русское телевидение, нежели о бомбежке собственной столицы. <…>
