– Перестань меня позорить! Ба, ну неужели трудно сказать не «камаржоба», а «га-мар-джо-ба»? Хотя бы так.
– Хорошо, Мить… «га-мар-ды-жо-оба»!
Она щурилась, кивала – поняла, поняла – и продолжала здороваться неправильно и почти непристойно. Ее грузинский язык был шаржем на грузинский язык. Слушать его без улыбки было невозможно.
– Вай мэ, – вздыхала она в трамвае, вытирая пот под седыми завитушками челки, – рогор жарко!
«Как жарко», стало быть. Всего лишь «как жарко!» И вокруг глотали улыбки, хихикали в воротник. «Рогор жарко» – или: «Пури (хлеб, значит) свежий?» (Гуцко, 2004. № 2. C. 15).
Гуцко, как и Бойко, Хабибулин, Соколовская, рассказывает распространенную историю конца 1980-х – начала 1990-х годов, когда негрузинское население уезжало из Грузии. Митя Вакула также уехал. В «Русскоговорящем» читатель узнает не только о бюрократических мытарствах героя, но и о состоянии чужака у этнически вроде бы своих. Социум в России не принимал его из-за одной причины – грузинского акцента. Митя замечал не просто неприятие себя, но и желание тех русских дистанцироваться от него.
Окружающие любят порасчленять его: «Значит, ты не грузин? Папа-мама оба русские? Хм!» Почему именно, он не знает, но многим противны такие, как он, русские с акцентом (Гуцко, 2005. C. 9).
Неприязнь проявлялась и в обычной жизни, и на службе в армии. Митя описывал один случай, связанный с капитаном Рюминым, который унижал всех нерусских (Там же. C. 11).
Творчество представителей межкультурного пространства бывшего СССР, а также героев-«гибридов» ждет своего исследования, но, исходя из вышеприведенных примеров, ясно, что промежуточное пространство, в противовес мнению Хоми Бхабхи о расширении границ для культурных гибридов, становится препятствием в процессе интеграции или самоидентификации, а итогом принадлежности к нескольким культурам является появление «нового лишнего человека».
2.8. «Мне Тифлис горбатый снится…»:[195] воспоминания и ностальгия
Фуникулер над городом повис,
Тифлис внизу, и там Кура дымится,
Так встанем тут, как будто на карниз,
Нас подождет грузинская столица.
Поспеет хаш, обуглится шашлык,
Прольется кахетинское в стаканы,
Пускай наш взнос и будет невелик,
Друзья простят в духане у поляны.
Откинь же белокурую копну,
Взгляни в лицо привету и веселью,
Тут можно жить, как жили в старину…
Евгений Рейн. Тифлис (2014)
Девяностые годы XX века оказались столь же резкой отметиной в смене эпох, как и десятые ХХ-го. В те времена также сменился политический вектор развития страны и появились образы и пейзажи, ранее не известные. В Грузии в конце 1910-х – начале 1920-х годов в расцвет грузинского модернизма вмешалась советская идеология. Книгой прощания со старым Тбилиси назвали известный труд грузинского поэта, литературоведа, переводчика Иосифа Гришашвили «Литературная богема старого Тбилиси», датированный 1926–1927 годами. И хотя в советский период автор сделался певцом Сталина, его книга стала уникальным культурологическим трудом, в котором сохранились исторические факты, этнографические наблюдения и литературные зарисовки, относящиеся к Тбилиси досоветского периода. В книге Ю. Д. Анчабадзе и Н. Г. Волковой «Старый Тбилиси» (1990) труд Гришашвили был назван поэтическим гимном любимому городу и его жителям (Анчабадзе, Волкова, 1990. С. 9). Тогда ностальгия проявлялась в отношении «литературной богемы» из народа, имена представителей которой сейчас уже мало кто знает: Бечара, Азира, Скандарнова, Гивишвили, а кроме того, рассказывалось, кто такие ашуги[196], кинто и карачохели[197], которые уже ушли в прошлое, как и сообщества ремесленников – амкари; что такое каэноба – праздник, наподобие европейских карнавалов и маскарадов, кулачные бои – криви. В книге не звучат имена известных грузинских писателей или деятелей культуры. Они как будто исчезли. Перед читателем предстает город, в котором смешались народы, восточные нравы и ароматы, и все это объединено единственным – особым тбилисским грузинским языком:
«Нравы и обычаи у всех грузинские» <…> Душа у города была одна, и говорил он на едином своем языке. Непривычному слуху речь горожан показалась бы дикой, неким сплавом персидско-турецко-арабско-армянско-грузинских слов, но в конце концов нельзя было не согласиться: речь эта звучала истинно по-грузински (Гришашвили, 1977. C. 11).
