А рассказывала я ему об одной девочке-грузинке, которую бандиты хотели подстрелить, как птичку. Миша теперь считал, что лучше бы продолжалось то время, которому он противился. «Сидели бы себе диссиденты в тюрьме. Мы бы с Вами не прочли Набокова. Генсек бы водружал на свою немощную грудь тридцатый орден, но был бы жив старик, которого убили ни за что ни про что. Не сходили бы с ума матери от горя, и ваша грузинская девочка не плутала бы сутками в лесу, боясь возвращения в дом» (Там же. C. 46–47).
По мнению Горюхиной, абхазская война внесла изменение в отношение к русскому языку. Если раньше он играл роль объединяющего для жителей многонациональной Абхазии, более того, был главным языком общения, то после войны превратился в язык разрушителей. Автор пришла к выводу о том, что ее родина воевала не только в Абхазии, но и по всему постсоветскому пространству:
В этой поездке я иначе взглянула на то, что мы называли уничижительно имперским русским языком, тем самым русским языком, на котором в Сухуми общались люди десятков национальностей. Он действительно выполнял культурную функцию. Без этого языка Сухуми представить невозможно. «Уж не за это ли нас бомбили российские самолеты?» – спрашивает меня грузинка из Сухуми. Не знаю, за что, но Россия воевала не только в Абхазии. Она воевала на всем постсоветском пространстве. И, возможно, это самая горькая правда, которую я вынесла из «горячих точек» (Там же. C. 44).
Эльвира Горюхина, которая является автором-рассказчицей своего «Путешествия…», сталкивается в реальности с иным образом своей родины, отличным от советского клише (Россия как страна созидательница), и разочаровывается из-за увиденных войн, которые случились не без участия России, а более того – Россия воевала против бывших своих.
Абхазская война предстала перед широким читателем как в произведениях на русском языке, так и на грузинском. Я попыталась контурно очертить еще не исследованную группу писателей – писателей-сухумцев (ее представители Одишария, Чкванава, Морчиладзе). Произведения об этой войне поставили точку в вопросе участия или неучастия России в грузино-абхазском конфликте, а также развили тему «разрушенного рая» уже по отношению к Абхазии – как к части «рая» советской Грузии.
На Мцхету падает звезда.
Крошатся огненные волосы,
Крича нечеловечьим голосом,
На Мцхету падает звезда.
Кто разрешил ее казнить?
И это право дал кретину
Совать звезду под гильотину?
Кто разрешил ее казнить?
И смерть на август назначал <…>
Юнна Мориц. Памяти Тициана Табидзе (1962)
…Жаль, что впервые за всю историю нас бомбит православная страна…
Слова Патриарха Грузии из романа Зураба Одилавадзе «Рейс Тбилиси – Стокгольм», 2014
Этой главе я предпослала эпиграф из стихотворения Юнны Мориц, посвященного событиям далеких дней – расстрелу Тициана Табидзе, но сегодня эти строки можно ассоциировать с культурными отношениями между русскими и грузинами, которые подверглись испытаниям за годы постсоветских противостояний. Последним, самым открытым, неожиданным стала Августовская война (или Пятидневная война – 08.08.2008). Если в текстах, касающихся предыдущих кровавых событий, не существовало открытых описаний боевых действий между русскими и грузинами, то они появились в произведениях о Пятидневной войне. И этот момент объясним. Ранее конфликты в Абхазии и Южной Осетии преподносились российскими властями как конфликты, в которых официально Россия не участвовала. Хотя, как показали даже литературные произведения, в которых не раз звучат намеки на российское присутствие, в том числе и добровольцев[183], читателю становится ясен факт участия. А в связи с Пятидневной войной отрицать присутствие было уже невозможно.
Описывать Пятидневную войну становится «привилегией» литераторов Грузии, пишущих по-грузински и по-русски. Количество произведений на русском – минимально[184] (исключениями являются «Фронтовой дневник» (2008) Александра Викторова[185], «Попутчики» (2008), «Белая повязка, черная от дыма» (2008) и «Хоть что-то про войну» (2008) Сергея Шаргунова
