Пётр Петрович расплылся в самодовольной улыбке. Но она тут же сползла с его лица — он дочитал письмо до конца, где Панин выговаривал за то, что в ходе переговоров об уступке крепостей «едва ли вы воспользовались всеми изъяснениями, способами и правилами», кои могли бы привести к достижению желанной цели. А далее Панин приказал «формальное домогательство оставить» и ждать прибытия в Крым полномочного посла её величества генерал-поручика Щербинина, который и завершит негоциацию.
Как человек искренне болеющий за порученное дело и теперь отставленный от него, Веселицкий огорчился. Но погрузиться в мрачные мысли ему не дал Дементьев — выскочив в соседнюю комнату, он вернулся с графинчиком жёлтого вина, быстро наполнил бокалы и, протянув один Петру Петровичу, звонко провозгласил:
— За здоровье господина статского советника!
Приятно улыбнувшись — новый чин ласкал слух. — Веселицкий выпил.
Дементьев наполнил бокалы снова.
— За здоровье её императорского величества!..
Потом пили за славу русского оружия, за его сиятельство князя Долгорукова, за награждение Дементьева.
На следующий день Веселицкий чувствовал себя прескверно: болела голова, мучила изжога, тело ныло, словно его поколотили палками. Через силу он оформил необходимые донесения и письма, и нарочный отправился в обратный путь. Рапорт о последних событиях в Крыму и Бахчисарае с приложением копий писем Джелал-бея, продиктованных Бекиром, Веселицкий приказал нарочному спрятать понадёжнее. И предупредил строго:
— Ежели вдруг татары перехватят — уничтожить! Важного конфидента из петли вынешь!..
В пятницу утром, 20 февраля, к Веселицкому заглянул на несколько минут Абдувелли-ага и пригласил на заседание дивана. К немалому удивлению аги, Пётр Петрович воспринял приглашение равнодушно: после указания Панина прекратить требование крепостей, он не видел необходимости вновь беседовать на эту тему. Поначалу он даже хотел отказаться, сославшись на недомогание, но затем передумал — решил сделать последнюю попытку сломить упорство крымцев.
Диван собрался почти в полном составе: отсутствовали только хан, Шахпаз-бей и кадиаскер, который, как позже поведал Бекир, вместе с другими чиновными и духовными лицами сидел в соседней комнате. Не было также Джелал-бея, заболевшего глазами, и ногайских депутатов — они редко, лишь в наиболее важных случаях, появлялись в диване. Но вдоль стен разместились более двух десятков знатных ширинских и мансурских мурз.
В гнетущей тишине, чувствуя плохо скрываемое недоброжелательство дивана, Веселицкий пытливо оглядел зал и, придав голосу некоторую возвышенность, громко сказал:
— Мне доставляет удовольствие видеть себя среди такого представительного собрания знаменитейших старейшин всей Крымской области. Имею честь напомнить почтенному собранию, что в минувшем году я был прислан сюда, дабы не только представлять высочайший двор при его светлости, но и истребовать акт о добровольной уступке Российской империи трёх известных городов в вечное владение. Оной уступкой татарский народ наилучшим образом подтвердил бы свою благодарность за эту вольность и независимость, которую её императорское величество принесла Крымской области. Могу ли я сегодня ожидать благосклонного ответа, который хотя бы частично соответствовал милости её величества?
Ему ответил Мегмет-мурза. Проигнорировав заданный вопрос, мурза спросил, почему отправленные в Петербург депутаты до сих пор там задерживаются.
— Причина их невозвращения заключается в затягивании вами подписания акта об уступке крепостей, — спокойно заметил Веселицкий. — Вспомните, среди четырнадцати пунктов акта, отправленного с депутатами, есть пункт, который предусматривает это.
— Калга-султан написал, что в Крым едет Щербин-паша. Зачем?
— Его превосходительство направлен сюда полномочным послом её императорского величества.
— Зачем? — снова повторил Мегмет.
— Вы же знаете!.. Чтобы торжественно, со всем необходимым формалитетом подписать договор о вечной дружбе. Но к его приезду акт об уступке крепостей должен быть вами подписан.
