— Болезнь помешала его превосходительству проследить за порядком. Но генерал Тургенев предпримет меры к наказанию виновных. Если таковые обнаружатся... Скажу, однако, откровенно, что подданные хана, отказавшись продавать войску дрова, сено и прочие припасы, в какой-то степени сами способствуют столкновениям и ссорам. Сытый голодного не разумеет!
— Если хозяин не хочет продавать припасы — никто не должен требовать от него торговли.
— А хан?.. Ведь стали же после распоряжений его светлости возить в Кезлев и другие места и дрова и сено. Деньги просят, конечно, немалые — за пуд сена девять копеек! — но возят. Значит, при желании можно жить в мире.
— Татары мира желают, но солдаты обиды чинят, — повторил бей.
— Позволю себе не согласиться, — возразил Веселицкий, решивший, что настал момент перейти в атаку и поумерить разговорчивость бея. — Как раз наоборот! Вчера ко мне прибыл нарочный от генерала Тургенева. Письмо привёз. Хотите почитать?
Пётр Петрович полез в карман синего кафтана, достал жёлтый квадрат бумаги.
— Я по-вашему не понимаю! — резко бросил Джелал-бей, предчувствуя, что русский поверенный приготовил что-то неприятное. — Отдай его нашему переводчику!
Веселицкий спрятал письмо в карман.
— Мы сами его переведём и позднее представим хану. Но кое-что из письма я перескажу... Господин генерал описывает происшествия, случившиеся в первые три дня ноября с вверенными ему войсками. Одного казака, посланного с пакетом из Кафы в Судак, убили из ружья... В пяти вёрстах от деревни Дуванкой, у речки Бельбек, нашим офицером найдены тела двух солдат, у которых отрублены головы, а с одного к тому же содрана кожа... Двадцать вооружённых татар отогнали у Керчи десятки пасущихся лошадей нашего казачьего полка.
Лицо Джелал-бея стало враждебным, взгляд налился ожесточением.
Веселицкий заметил это, но продолжал говорить:
— Третьего ноября разведка пехотного полка недалеко от Кафы наскочила на татар, которые выкапывали тела русских солдат, померших от моровой язвы. Двоих татар арестовали, и они показали на допросе, что выкапывали трупы, поскольку магометанский закон запрещает хоронить в их земле христиан... И все эти кровавые, противные благородству деяния совершены всего за три дня! Можете ли вы привести подобные бесчестные поступки со стороны наших солдат?
— Когда надо будет — приведём ещё больше, — процедил сквозь зубы бей. — Но пора заканчивать эти никчёмные разговоры!
Он сделал знак одному из чиновников.
Тот достал несколько свитков.
— Послушай, — коротко обронил бей, мельком глянув на Веселицкого.
Чиновник стал читать бумаги вслух.
Это были письма хана. В первом сообщалось об отторжении Крыма от Порты; в другом — просительном — содержалась просьба не требовать уступки городов; в третьем — к находившемуся в Петербурге калге Шагин-Гирею — говорилось о поднесении помянутых писем её императорскому величеству; в последнем письме — к Долгорукову — повторялась просьба о нетребовании крепостей.
— Отправьте их с вашим офицером, — сказал Джелал-бей, когда чиновник закончил чтение.
— Зачем? — поднял брови Веселицкий.
— Для безопасности и доверенности.
— Стоит ли так торопиться?
— А к чему медлить?
— Негоциации для того и существуют, чтобы идти на взаимные уступки, — примирительно произнёс Веселицкий, не теряя надежду уговорить татар. — Надобно найти приемлемые решения, которые будут выгодны и полезны как России, так и Крыму.
— Желание нашего народа тебе известно... А ваша уступка может состоять только в одном — нетребовании наших городов.
— А ваша?
— В согласии освободить русскую армию от тягот охранения крымских земель.
«Хороша уступка!.. — мысленно воскликнул Веселицкий. — Раздевают средь бела дня да ещё и радоваться заставляют...»
Он обвёл ледяным взглядом всех чиновников, сидевших вдоль стен зала и внимавших словам бея, и громко, даже слишком громко для формальных переговоров, сказал:
— Такого упорства от таких благоразумных и знаменитых чинов крымского правительства я не ожидал. Но коль мои слова и советы уважением не пользуются — делайте что хотите. Только я предупреждаю: потом каяться станете, но ошибку свою уже не поправите!
