Веселицкий порывисто встал, кивнул бею и зашагал к двери...
Позднее, докладывая Долгорукову о ходе переговоров, он напишет:
«Если бы у меня знатная денежная сумма была, то все затруднения, преткновения и упорства, и самый пункт веры был бы преодолён и попран, ибо этот народ по корыстолюбию своему в пословицу ввёл, что деньги — суть вещи, дела совершающие. А без денег трудно обходиться с ними, особенно с духовными их чинами, которые к деньгам более других падки и лакомы».
Пётр Петрович был уверен, что «когда для пользы империи те три крепости неотменно надобны, то для чего бы полмиллиона, а хотя бы и миллион на сие важное и полезное приобретение не употребить, ибо коммерция скоро бы сие иждивение наградила...».
* * *
Октябрь — ноябрь 1771 г.
Татарская депутация во главе с калгой Шагин-Гиреем прибыла в Петербург в конце октября. Никита Иванович Панин прислал к калге чиновника Иностранной коллегии Александра Пиния обговорить вопросы, связанные с представлением депутации её величеству. Однако обычная дипломатическая процедура неожиданно превратилась в трудноразрешимую проблему — Шатин-Гирей потребовал, чтобы Панин первый нанёс ему визит.
Услышав такое, Пиний изумлённо вытянул лицо, возразил холодно:
— Эта просьба не может быть исполнена... Прибывающие в Санкт-Петербург министры, как гости, должны представляться первыми.
— Российская империя сделала татарский народ вольным, и мы надеемся, что она не унизит его, не сделает презренным, а, напротив, возвысит, — задиристо сказал кал га. — И просьба моя исходит от желания не иметь сравнения с министрами других держав... Я не министр!.. И отправлен сюда ни от хана, ни от татарского народа... Я приехал добровольно, чтобы сильнее распространить и крепче утвердить нашу дружбу.
Пиний недоумённо посмотрел на калгу, говорившего какие-то странные суждения, и терпеливо пояснил:
— Пример других министров представляется вам единственно в доказательство наблюдаемого в империи правила. Оно наблюдается с министрами, представляющими персоны их государей. И поэтому оно не может нанести вашей чести ни малейшего вреда.
— Я происхожу из древнего поколения Чингисхана! В Блистательной Порте великий везир первым делает ханам посещение.
— Ханам делает, но не калге, — возразил Пиний. — Я много лет прожил в Стамбуле — тамошние порядки знаю.
— Калге не делает, — скучно согласился Шагин, не ожидавший такого замечания. — Но трёхбунчужные паши делают.
— Между трёхбунчужным пашой и великим везиром большая разница, — покачал головой Пиний. — А первенствующий её императорского величества министр граф Панин находится в совершенно одинаковом положении с последним.
Шагин-Гирей проявил невиданное для гостя упорство.
— Я признаю правоту ваших слов, однако прошу сделать мне две уступки, — сказал он настойчиво.
— Что вы хотите?
— Чтобы граф Панин всё же сделал визит первым... И чтобы меня не принуждали снять шапку во время аудиенции у её величества.
— Это совершенно невозможно, — строго сказал Пиний. — И этого не будет.
Шагин вскочил со стула, вскричал:
— В моём кармане лежит и в моей силе состоит всё то, что касается татарского народа! В вашей воле делать поступки, желательные вам. Но я прошу, чтобы эта честь мне была оказана!..
Когда Пиний доложил Панину о содержании беседы, о неуступчивости калги-султана, щёки Никиты Ивановича заалели праведным гневом:
— Этот мальчишка ведёт себя совершенно недостойно и дерзко. Он, видимо, забыл, куда приехал и в каком положении находится. Я поставлю этого петуха на место!
Шагин-Гирею было направлено резкое письмо:
«Российский императорский двор с удивлением примечает упрямство калги-султана в исполнении обязанностей характера его по церемониалу и обрядам, всегда и непременно наблюдаемым при высочайшем дворе. Гость по справедливости и по пристойности обязан применяться и следовать обыкновениям двора, при котором он находится, а не двор его желаниям или прихотям. Всё делаемое министром или послом других держав относится к их государям, лицо которых они представляют. Калга-султан принимается в таком же характере и получит честь быть допущенным на аудиенцию её императорского величества как посланник брата своего, хана крымского, так как верховного правителя татарской области, имеющий от его имени просить о подтверждении в этом достоинстве, которое он получил хотя и по добровольному всего татарского народа избранию, однако пособием её императорского величества. Итак, он, калга-султан, может почитать себя только посланником хана, брата своего. А если бы не так было и приехал он не в таком значении, то здешний двор не мог бы его иначе принять как частного человека с уважением только к его происхождению».
