— Ульяной. Ульяна Касьяновна, — поправила сама себя старуха. — Да что уж…
— Мы, Ульяна Касьяновна, этого вовек не забудем. И берем мы взаймы. Истинное слово, — поклялся Закурдаев.
— Буде пустое говорить, — попросту махнула рукой старуха. — Где вас искать–то? Да и будете ли еще живы?
— Непременно будем!
— Ну, дай бог! — вздохнула старуха. — Только уж сам за ним полезай. Мне, сынок, нагибаться хуже смерти. Поясница совсем замучила.
— А вы каленым песочком погрейте. Или еще лучше солью. Враз снимет, — обнадежил Закурдаев. И быстро стащил со спины вещмешок. Развязал его и опустился на колени. Нагнулся под кровать. Но вспомнил про гранаты, снял их с пояса и положил на пол. Опять хотел было залезть под кровать, но не полез и окликнул Борьку.
— Сбегай–ка ты, брат, пока на улицу, да посмотри, что там делается.
Сказал и уж теперь распластался на полу. Он полез к поросенку и не видел, как Борька ловко схватил с пола лимонку и выскочил из хатенки. Закурдаев поймал поросенка, завязал ему на всякий случай рыло и сунул в мешок. А Борька в это время вприпрыжку бежал по улице. Он миновал четыре проулка, когда неожиданно услыхал визгливые чужие голоса и увидел троих немцев. Размахивая полотенцами, в полурасстегнутых кителях, пьяно горланя песню, они двигались вдоль улицы ему навстречу. Борька мгновенно шмыгнул за поленницу. Немцы прошли мимо, не заметив его. Закурдаев тоже услыхал песню, взвел на боевой взвод автомат и замер у окна. Теперь ему казалось, что он зря послал на улицу Борьку. Были бы они вместе, действовать в такой неожиданной ситуации было бы легче. Его немного успокоила старуха.
— Опять в баню направились, — сказала она. — Вчера там весь вечер буянили.
— А где баня?
— У пруда. До нас не дойдут, — объяснила старуха.
— Принесла нелегкая, — проворчал Закурдаев. — И где этот шкет запропастился?
А Борька внимательно следил за немцами через просветы поленницы. Немцы свернули в проулок, пошли к пруду. Потом они зашли в баню, оставив распахнутой дверь.
Выходя из хатенки, Борька не думал встретить на улице врага. Старуха уверила их, что немцев в деревне нет. И гранату он стащил у своего старшего больше из озорства. Но когда немцы оказались вдруг совсем рядом, у Борьки сердце заколотилось от неудержимого желания швырнуть им под ноги лимонку. Он смотрел через поленницу на немцев, а видел страшную черную воронку, образовавшуюся на месте, где стояли его мать и отец. Немцы горланили песню. А он слышал крики обезумевших от ужаса односельчан. Поленница, к которой он прижался, испускала душистый аромат сосны. А у него горло перехватило от воспоминаний об удушливом дыме пожарища, оставшегося как память о Кривуле. Немцы удалялись от него по проулку все дальше. А у него все настойчивее крепло желание рассчитаться с ними.
Когда они скрылись в предбаннике, Борька ужом выполз из–за поленницы и, пригибаясь к траве, побежал напрямик к бане, по лугу. Он подбежал к двери, первым делом закрыл ее и подпер колом. Потом достал из кармана гранату, вырвал чеку и втолкнул гранату в слуховое оконце. Он не успел забежать и за угол, как внутри бани громыхнул взрыв, из окошка со звоном вылетело стекло, а из–под крыши повалил дым и посыпались пыль и сажа.
Когда Борька подбежал к хатенке, Закурдаев с автоматом в руке и мешком за спиной был уже на крыльце.
— Ну! — только и мог выговорить он и вприпрыжку сбежал с крыльца. — За мной, стервец! — на ходу крикнул он Борьке и через поле побежал к лесу. Борька едва поспевал за своим старшим. И хотя погони за ними не было и вслед им никто не стрелял, они проскочили поле без единой остановки. И еще больше километра запутывали следы, петляли по лесу, прежде чем Закурдаев вволю отвел душу и на чем свет отругал Борьку.
— Какой ты боец?! Шпана ты и анархист! Вот ты кто есть! Под трибунал тебя отдать надо! Вот что я тебе скажу!
У Борьки от пережитого волнения еще стучали зубы. И он плохо понимал, за что его ругает старший. Но когда Закурдаев заговорил о трибунале, Борька насторожился.
— А за что трибунал? — повторил он не совсем понятное, но тем не менее страшное слово.
