Они разминулись. Борька пошел к тропе и дальше в деревню. Закурдаев пополз между грядками, прикрываясь густой ботвой.
Хатенка, на которую нацелился Борька, стояла несколько на отшибе от остальных дворов, была невысока и ветха. Борька не испытывал страха. Но все же, когда он подошел к крыльцу хатенки, сердце у него забилось сильнее обычного. Может, поэтому, сколько он ни прислушивался и ни присматривался, он не обнаружил в хатенке никаких признаков жизни. У него даже мелькнула мысль: «Может, и здесь всех постреляли? Зайду, а там все побиты?» От этой мысли ему стало совсем не по себе. Но он заставил себя пересилить страх и постучать в окно. Хатенка не отвечала. Борька постучал сильнее. За окном кто–то или что–то пискнуло.
— Чего надо?
Голос был женский. И Борька обрадовался.
— Напиться у вас можно? — спросил он.
— Напейся.
Борька зашел в хатенку. В ней неожиданно оказалось чисто. В углу стоял большой, покрытый клеенкой стол. Напротив него кровать. Возле печки сидела старуха. Она посмотрела на Борьку подслеповатыми глазами и сказала:
— Ковш в ведре. А ведро на скамейке.
Борька быстро нашел и то и другое, сделал несколько глотков и спросил:
— Немцы в деревне есть?
— Вчера были. Возле церкви стояли. К вечеру за речку ушли, — ответила старуха.
— А сегодня не приходили?
— Не слышала… Сам–то откуда?
— Кривулинский.
— Это там, у кордона? Далеко…
— Ага, — сказал Борька. — Пожгли наш колхоз дотла. И поубивали всех. А можно и мой товарищ напьется?
— Кличь, — разрешила старуха.
Борька быстро распахнул окно. Но никого в поле не увидел и выбежал на улицу. И тотчас, за сараем, нос к носу столкнулся с Закурдаевым.
— Куда? — схватил его за руку пограничник.
— За вами, — даже оторопел Борька.
— А я как велел меня вызывать?
— Я открыл, а вас нет, — оправдывался Борька.
— Значит, так надо, — оборвал его Закурдаев. — Ну, что там?
Борька доложил обстановку.
— Старуха надежная? — спросил Закурдаев.
— Добрая. Воды дала.
— Была бы добрая, молоком бы напоила, — проворчал Закурдаев. — Ладно, рискнем.
Они вошли в хатенку. Старуха, хоть и плохо видела, но сразу разобрала, кто явился к ней в дом. Увидела и сразу побежала к окну закрывать занавеску.
— Здравствуй, мать, — снял фуражку Закурдаев.
— Здравствуй, сынок, — даже поклонилась немного старуха.
Закурдаев кивнул Борьке.
— Иди–ка к тому окну, смотри вдоль улицы. Что заметишь — докладывай, — сказал он и присел на скамейку рядом с ведром. — Значит, немцев нет, мать?
— Были, — повторила старуха.
— А куда ушли?
— Мужиков согнали и повели к реке. И старика мово тоже увели…
— Зачем?
— Вроде переправу налаживать. Соседка сказывала…
— А где же у вас река–то?
— А за церквой, за лесом, верст семь.
— В соседних деревнях немцы есть?
Старуха кивнула головой:
— В Сизовке есть. А более не знаю.
— А почему знаешь, что в Сизовке есть?
— Вчера скотину оттель гнали.
— Далеко эта Сизовка?
— Пятнадцать верст… Туда дорога по берегу.
Закурдаев встал:
— Спасибо, мать, за разговор. Спасибо. Нет ли у тебя еще йоду? Раненого нам перевязать надо.
Старуха полезла в красный угол и вытащила из–за иконы пузатый флакон, на три четверти заполненный темной жидкостью. Она посмотрела на флакон, вздохнула и протянула его бойцу. Закурдаев спрятал флакон в карман гимнастерки.
— И за это, мать, спасибо, — сказал он и, потоптавшись, спросил еще: — А с харчами, мать, не поможешь нам малость?
Старуха будто ждала этого. Согласно кивнула.
— Кто же вам еще подсобит, если не мы, — вздохнула она. — Бульбы дам. И хлеба дам…
В этот момент под кроватью вдруг хрюкнул поросенок. Глаза у Закурдаева сразу заблестели.
— Чую, кабанчик есть, — заметил он и проглотил слюну.
— От ворога припрятала. Как пришли, первым делом но дворам направились кур стрелять, — сказала старуха.
Закурдаеву очень хотелось попросить у старухи поросенка. Ведь последние двое суток бойцы питались в основном грибами и ягодами. Но язык не повернулся.
— Хотела до зимы сохранить, — продолжала старуха, думая какие–то свои думы, — да видно, не получится. Сведут со двора ироды. Так уж берите и его. Все–таки своим пойдет.
Закурдаев совершенно оторопел, вдруг вытер рукавами рот и поцеловал старуху. — Звать–то тебя как, мать?
