Но не удалось ему пережить ту незабываемую минуту, когда сын впервые садится за парту. Да и самого Фёдора Ивановича никто не провожал в школу. Отец не вернулся домой с первой мировой войны, а мать, обременённая семьёй и хозяйством, не выкроила свободной минутки для сына, она только перекрестила его и тихо сказала:
— Ну, беги с богом, Феденька, надежда ты моя, опора ты моя.
И Феденька побежал…
Федя Бушуев был мечтательным пареньком. Он зачитывался книгами о далёких морских путешествиях, о сказочных тропических странах. Страсть к морским путешествиям привил ему старик-сосед, бывший матрос, объехавший чуть ли не весь белый свет. Попыхивая какой-то необыкновенной трубкой, он часто говаривал.
— Земной шар, Федя, он такой, что много на нём интересного, и человек должен побывать всюду. Ты вот читаешь про этих самых папуасов с берега Маклая, а я с ними, можно сказать, как с тобой сидел…
Мальчик восхищёнными глазами смотрел на словоохотливого старого матроса и уже тогда твёрдо решил пойти в морское училище, чтобы стать капитаном дальнего плавания. Может быть, и осуществилась бы мечта Фёдора Бушуева, но в пятнадцать лет с ним стряслась беда — попал под поезд. Шёл он однажды вдоль железной дороги и вдруг увидел, как семи- восьмилетняя девчушка гналась по полотну за козой. Сзади громыхал поезд. Увлечённая погоней, девочка, наверное, не слышала паровозного свистка. Не раздумывая, Бушуев бросился к девочке, столкнул её и в тот же миг почувствовал, как что-то огромное обрушилось на него…
Очнулся он в больнице, без ноги.
Как-то раз ковыляя на костылях по больничному коридору, он услышал сердитый голос доктора из кабинета.
Доктор говорил кому-то:
— Вы, коллега, поторопились, Бушуеву можно было бы сохранить ногу, ну прихрамывал бы немножко, а всё-таки ходил бы на своей.
Это так поразило Фёдора, что он с обидой крикнул:
— А вот я выучусь на врача и не буду отрезать ноги!
Видимо, этот случай и решил его судьбу — он стал врачом-хирургом.
Сейчас Фёдор Иванович думал о Фильке.
«Какие отметки у тебя, сынок? Пятёрки? Молодец… Ты, Филька, всегда был молодцом… Мог бы теперь сам письмо написать папе милыми каракулями…» От этих мыслей у Фёдора Ивановича даже слёзы выступили на глазах.
В больнице Николаев сказал:
— Фёдор Иванович, а вам привет, — он широко развёл руки в стороны, — вот такой большущий.
— Это кто же так щедр на приветы?
— Казаков. Наш лётчик.
— Казаков? Вот спасибо! Обрадовал ты меня. Как он там?
— Герой парень! — Известное дело — сокол. Вот только… — начал фельдшер и умолк.
— Что? Что «только»? — не на шутку забеспокоился доктор, знавший, что Казаков — голова отчаянная.
— Женился.
— Тьфу ты, Николай Николаевич, и до чего же ты, братец, подшутить над человеком любишь.
— Но вы не дослушали, — весело продолжал фельдшер. — Женился-то он с вашей лёгкой руки на Наташе. Помните такую? Ежели, говорит, Фёдор Иванович нарёк нас мужем и женой, значит быть по сему. И Наташа согласилась. Теперь они вместе в партизанской разведке.
Фёдор Иванович улыбнулся — вот она, жизнь… Война, смерть крутом, а любовь цветёт, она, как те подснежники, что не ждут буйного таяния снегов, а расцветают даже на крохотных проталинах.
— Фёдор Иванович, может быть и Машу обвенчаете с каким-нибудь танкистом. Лётчика она не желает. Высоко, говорит, забирается, не достанешь, — балагурил фельдшер.
Маша засмущалась.
— Вот ещё выдумщик, — краснея, сказала она.
— А что? Пожалуй, моей соседушке пора к бережку приставать, — говорил Фёдор Иванович, поддавшись общему весёлому настроению. И вдруг умолк, сдвинул широкие брови, посуровел, как будто на лицо упала тень. В окно он увидел подходившего к больнице доктора Безродного.
С того вечера, когда Фёдор Иванович узнал об измене врача, он не мог скрыть чувства омерзения к Безродному.
Зернов убеждал Бушуева:
— Если известны карты врага, его легче бить. Если мы заведомо знаем, что в больнице работает гестаповский осведомитель, значит — больница вне подозрений, значит гестаповцы уверены, что в больнице всё в порядке.
— Но как работать рядом с предателем? Я на него смотреть не могу, — горячо говорил Фёдор Иванович.