Я потянулся. Тело было легким и сильным.
— Васька! — шепнул я. Никто не откликался. «Вот дрыхнет, — подумал я, — богатырь Илья Муромец», — и вскочил на ноги. Рядом лежало распластанное одеяло, но никого не было. Я стал крадучись спускаться по скрипучей лестнице вниз. Васька, наверное, еще в ограде, как он выражается, и тут я на него налечу. Я переступал тихо, осторожно, чтобы не скрипнула незнакомая лестница, и вдруг что–то мокрое и шершавое лизнуло меня в пятку. Тут же раздался хриплый рев. Я обомлел и повернулся. На меня глядел черными, выпуклыми глазами добродушный теленок, взмахивая тонким, как веревочка, хвостом, и мычал.
Я сел на лестницу и засмеялся, а теленок снова стал лизать мою пятку, и мне теперь было ужасно щекотно. Я заливался изо всех сил. Все равно Васька, если он дома, уже меня услышал.
Но никто на лестницу не заглядывал, и я вошел в дом.
Возле окошка сидела бабка и перебирала грибы.
— Здрасьте! — сказал я, оглядываясь. Но Васьки и тут не было. — А где Василий?
— Должно, в конторе, — ответила бабка скрипучим голосом, — а могет, на конюшне. Шибко любит там околачиваться.
Я разочарованно вздохнул. Мне казалось, я проснулся раньше всех, а Васька уже ушел.
— А тетя Нюра? — спросил я.
— На жатве, соколик, — спокойно отвечала бабка. — Накормить тебя велела. На–ко, садись…
Она поднялась, подошла к печке, загремела там чем–то и вытащила, согнувшись, на стол сковородку с жареными усачами.
— А грибы откуда? — спросил я бабку.
— Из лесу, соколик, — ответила она, — вестимо, из лесу, откель еще? Вот утречком сбегала, набрала на грибовницу.
Я снова почувствовал себя виноватым: соня–засоня, вон даже бабка дряхлая и та тебя обставила, уже грибов нанесла. Я быстро поел и пошел искать Ваську. В конторе его не было.
— Где твой остолоп? — спросил меня Макарыч и усмехнулся. — Пропал? — Он достал из угла большой треугольник. — Иди–ка вот на конюшню! — велел он мне сердито, — отдай ему эту штуку и скажи, чтоб обмерил жнивье у Белой Гривы. Понял?
Я кивнул.
— Да скажи, чтоб мигом обернулся! — крикнул мне вслед Макарыч.
Я шагал по улице, разглядывая штуковину, которую мне дал главбух. Нет, это все–таки не треугольник. Скорее на циркуль похоже. Две палки с перекладиной, между собой сбитые, а сверху одна палка длинней — вроде как ручка. Я взялся за нее и стал перекидывать циркуль с ноги на ногу — получалось хорошо и удобно.
Точно — ни бабка, ни Макарыч не ошиблись, Васька возле конюшни запрягал лошадь.
— Здорово, засоня! — сказал он, увидев меня. Вид у Васьки был деловой: через губу свисала самокрутка, и он хмурил от дыма глаза, лоб сосредоточенно морщился. — Помнишь, — спросил он, — ты мне в городе говорил, умею ли я запрягать? Гляди! Учись! Вот это постромки, вот это гуж, вот узда, а вожжи вот сюда заходят.
Я глядел на это сплетенье ремешков и ремней, толком ничего не понимая, и любовался Васькой. Даже в самые вдохновенные минуты, когда на своих счетоводных курсах он в уме помножал тысячи и делил миллионы, я не видел на его лице такого наслаждения. Сейчас Васька причмокивал, хлопал коня по спине, трепал морду, чего–то бормотал, как шаман. Глаза его поблескивали, и, хотя он старался не улыбаться, видно было, что сдерживается Васька через силу.
— Ну а как же работа, — спросил я Ваську не без ехидства, — по счетоводной части?
Он хмыкнул.
— Словил тебя, значит, Макарыч? И чо велел?
Я передал Ваське руководящие указания главбуха.
— Ну вот, — горестно сказал он вдруг, — коня так на Белую Гриву пахать запрягаю, а сам с этим дрыном ходи, — он кивнул на циркуль.
Из–за конюшни вышли спиной к нам две тетки. Они тащили что–то тяжелое. Васька мигом сорвался и подбежал к ним; крякнув, они взвалили на телегу плуг, сверкнувший на солнце отточенным лезвием.
— Ну все, кажись, Матвеевна? — спросила одна. Она была худая, с вытянутым, как у лошади, лицом и костлявыми руками. Юбка и кофта, серые, заношенные, висели на ней, будто занавески, складками.
— Все, — ответила вторая, тоже пожилая, но покруглее и по–чернявее. — Спасибо, тебе, Василей, подмог пахалыцицам, и на том ладно.
— Погодите, бабы, — сказал Васька, отнимая у меня циркуль и складывая его на телегу. — Мы с вами, Макарыч велел ваш клин замерить.
