Когда корзина наполнилась и я подошел к телеге, Васька уже вернулся и вбивал топором в землю какие–то палки.
— На нож, — сказал он мне, — срезай ветки подлиннее, — лицо его было напряженным и хмурым, — надо сделать шалаш. Им тут дня четыре ишачить. С утра до темени.
Тетки проходили мимо нас. Теперь они поменялись местами, но уже совсем вымотались. А прошли всего рядов пять — пять волнистых гребней в бесконечном поле.
— Двадцать га! — сказал зло Васька. — Эх, хухры–мухры, трактору бы тут на один день! — Он плюнул на землю и яростно заколотил топором.
Васькина злость передалась мне. Срезая ветки, я с силой, зло нажимал ножом, будто дрался с противником. Пот полз мне в глаза, но я даже не вытирал его, а только сдувал — мне было некогда.
Шалаш получился на славу! Васька напихал туда сена, кинул два одеяла с телеги и вздохнул, посмотрев на теток: они сделали еще три хода вдоль поля.
Напротив нас тетки остановились.
— Васька! — крикнула одна. — Водицы подтащи–ка!
Васька схватил ведро, исчез за кустами, а когда появился, через край ведра переплескивалась вода. «Тут, значит, и ручей есть», — подумал я и подошел вслед за Васькой к женщинам.
— Матвеевна, — сказал Васька, поднимая ведро, — вы, ну–ка, отдохните, а мы с Кольчей попашем.
Я думал, Матвеевна скажет: «Ну куда вам!» — откажет просто–напросто, но она молча кивнула головой. Пот струился с нее ручьями, а худая посерела от натуги, и большие глаза ее, кажется, стали еще больше.
Тетки попили и пошли к шалашу. Васька поил лошадь.
— Но–но, — ласково приговаривал он, то поднося ей ведро, то отнимая. — Не торопись, зайдешься, погоди, золотко! — Прямо как с человеком разговаривал.
Потом я вел лошадь под уздцы, как показал мне Васька, а сам он держался за плуг. Напившись и передохнув, конь шел веселее, бойко пофыркивал, и наш ряд получился ничем не хуже соседних. Мне не терпелось обернуться, поглядеть на Ваську, а еще больше не терпелось попросить его дать попахать мне. Но лошадь шагала, я должен был внимательно смотреть вперед и оборачиваться не решался.
Наконец Васька пробасил: «Тпрр–ру», и лошадь послушно стала, натруженно дыша.
— Васька, — потребовал я, — теперь моя очередь!
Он усмехнулся, недоверчиво поглядел на меня, но кивнул.
Я взялся за скользкие ручки плуга, Васька чмокнул, и лошадь двинулась. «Ха! — подумал я. — И нисколько не трудно!» Лошадь сама тащила плуг, а я только должен был ровнять ряд, но это получалось легко.
— Налегай! — крикнул мне Васька. — Глубже паши!
Я послушно налег, прошел несколько метров и вдруг почувствовал, как налились тяжестью руки. Когда я вел лошадь под уздцы, идти было легко по твердому полю, теперь же я шел по паханой мягкой земле, ноги проваливались и деревенели. Пот застлал мне глаза, я уже не наваливался, чтобы борозда выходила глубже, я просто держался за плуг, а лошадь, и Васька, и эта железная штуковина с острым ножом тащили меня за собой, как на прицепе.
— Сто–оп! — сказал Васька, останавливая коня. Я с трудом разжал онемевшие руки и отшатнулся от плуга. В голове гулко стучала кровь, пот капал с подбородка. Я утерся рукавом, едва дыша.
Мне было стыдно за свою немощь, я думал, Васька меня крепко обругает, но он неожиданно похвалил:
— Молодец, Кольча!
Мы поменялись местами и пошли дальше. Васькина похвала меня успокоила, приободрила. «Да нет уж, — подумал я, — не так и плохо для первого раза. Вот кабы я все время в деревне жил, выходило не хуже Васькиного». Я взглянул вокруг себя еще раз, мысленно обмерил поле. Ему, казалось, не было конца и края.
Лошадь встала, тяжело поводя боками, тетки подошли к нам.
— Ну, мужики, — сказала, посмеиваясь, худая, — уважили, спасибо. А теперь идите.
— Макарыч–то тебе задаст, — сказала Матвеевна, глядя на Ваську.
— Ну его, — пробубнил он, утирая пот.
Матвеевна чмокнула на лошадь, та нехотя двинулась вперед, а мы с Васькой пошли в деревню.
Дорога вела в гору, и понурая лошадь да две фигурки возле нее долго виднелись нам.
Мы молча оборачивались, молча вглядывались в них и молча шли дальше…
— Николка, — прервал молчание Васька. — Батя–то не пишет, когда вернется?
