Один из таких зверей оказался социал-демократом. На наше удивление, сказал, что он —бывший социал-демократ, и что теперь война, и социал-демократов в Германии уже нет.
И он был прав. Для нас, партийцев, это было все же неожиданностью. Крушение германской социал-демократии и такое отношение отдельных ее членов к нам, безоружным, несчастным^! ленным, поразило нас, и мы уже стали верить, что в самой Германии с нами будут обращаться еще хуже.
Только на девятые сутки мы пришли в Кони, откуда вас могли отправить в Германию по железной дороге. В Кони пригнали нас поздно вечером. За это время мы уже утратили всякую человеческую наружность и подобие. Мы представляли из себя толпу нищих, и, конечно, сытые немцы имели много оснований издеваться над нами.
В Кони нас выстроили на площади. Ждали долго, пока для нас подали вагоны. Наконец, дождались. Разбив на группы по 80 человек, нас погнали к поезду и стали распределять по вагонам.
Вагоны, понятно, были товарные. В них, видно, привезли лошадей и, конечно, после этого не очистили. Но мы были рады, что, наконец, попали в вагон. Было очень тесно,
26 но зато тепло. Поело проведенных в сараях холодных ночей чувствовали себя опять на «девятом небе».
Грохотом за нами задвинулась дверь, щелкнул замок, следовательно, нас заверяй. Попробовали. Действительно, дверь не отпиралась.
Но это нас не обескуражило. Через несколько дней будем на месте.
Не дожидаясь отхода поезда, легли спать. Все 80 человек, конечно, не могли лечь. Кто спал сидя, кто на коленях, кто просто друг на друге. От страшной усталости не чувствовались теснота и другие неудобства.
Болели бока, совершенно не чувствовали ног, когда мы проснулись. Под нами пели рельсы, отдавали равномерные толчки колеса вагонов. Мы мчались в Германию.
Хотя был день, в вагоне было почти темно. Было закрыто наглухо я окошко. Только через отдельные щели в дверях в вагон проникали редкие лучи дневного света. Куда мчался поезд, через какие местности мы проезжали, – никто из нас не знал; да и зачем нам это надо было знать? Ведь, нас считали военной добычей. Какая разница, куда нас сейчас направляют.
Только утром осознали наше бедственное положение. Было то же, что и в костеле. Оправляться приходилось тут же в вагоне, что при такой тесноте и всеобщем: расстройстве желудков было не очень-то удобно, а главное – «не особенно гигиенично» и «приятно».
В вагоне уже не было польской картошки, не было и ничего мягкого, чем бы можно было утолить голод и жажду.
Поезд на станциях останавливался редко. Тем более мы ждали этих остановок. При каждом замедлении поезда надеялись, что вот-вот отопрут сейчас вагон и дадут нам кое-что поесть и попить. Но поезд после остановки снова двигался, и мы ждали новой остановки…
Наконец, поезд что-то долго не отходил. Послышался говор проходящих мимо нашего вагона русских пленных. Наши лица засияли. Значит, придет очередь и за нами.
И действительно, скоро послышался лязг железного замка, и дверь нашего вагона отодвинулась. Нам приказали выйти.
Первое, что мы увидели, это был отряд пожилых немецких солдат, вооруженных, как говорится, до зубов. После выхода из вагона отряд окружил нас и повел в уборную. Это нас несколько разочаровало, хотелось, ведь, есть. Однако, скоро наши страхи прошли. После уборной нас, действительно, повели в питательный пункт. Дали нам ломтик хлеба и тарелку рисового супа. Это, конечно, нас не удовлетворило, но все же доставило величайшее удовольствие.
Окружающие нас немцы удивлялись такому нашему аппетиту. Чудаки! Разве тогда можно было говорить об аппетите, когда мы были голодны, как волки.
После такого «диэтетичеекого» питания нас снова посадили в смердящий вагон. Поезд помчался, и мы снова ждали остановки и новой тарелки супу и ломтика хлеба.
Настал вечер, за ним ночь. Через двери вагонов просвечивались только лучи станционных огней, мимо которых мчался поезд. Было темно я смрадно.
Хотелось пищи и свежего воздуха.
