— Согласен с вами, — ответил Паркер.
— Позднее я поймал маму и спросил ее, что она думает. Она сказала, что Мэри отказалась говорить ей что-либо о себе или своей болезни и просила только, чтобы ее оставили в покое. Потом явился Торп и начал болтать о нервном потрясении и заявил, что не может объяснить эти приступы головокружения и скачки температуры. Мама выслушала его и попросила проверить, как сейчас температура. Он поставил градусник, и тут мама отозвала его к туалетному столику. Но, будучи хитрой пташкой, сама продолжала следить за Мэри, глядя в зеркало, и поймала ее в тот самый момент, когда Мэри провоцировала градусник на фантастические скачки, разогревая в бутылке с горячей водой.
— Черт бы меня побрал! — воскликнул Паркер.
— Вот и Торп сказал то же самое. А мама на это ответила, что, если ему не хватает опыта, чтобы раскусить такой примитивный трюк, какой же из него после этого семейный врач. Потом она начала расспрашивать Мэри, когда у нее бывают эти приступы головной боли — до еды или после и как часто. Наконец ей удалось добиться, что обычно они бывают после завтрака, а иногда и позже, в неопределенное время. Мама сказала, что сначала она ничего не могла понять — она обыскала всю комнату в поисках каких-нибудь бутылочек или других снадобий, пока ей не пришло в голову поинтересоваться, кто стелил постель Мэри, — понимаете, она подумала, не прячет ли та что-нибудь под матрасом. Элен ответила, что обычно это делает она, пока Мэри моется в ванной. «Когда вы это делаете?» — спросила мама. «Перед тем, как принести завтрак», — проблеяла девушка. «Господи, прости этих полудурков, — заявила моя мать. — Почему вы раньше молчали об этом?» Они все дружно переместились в ванную и там на полочке между солей, примочек, зубных щеток и прочих мелочей обнаружили на три четверти пустую бутылочку с рвотным корнем. Мама сказала — впрочем, я вам уже говорил, что она сказала. Кстати, как пишется «ипекакуана» [29] ?
Мистер Паркер произнес слово по буквам.
— Черт бы вас побрал! — воскликнул лорд Питер. — А я-то думал, что на сей раз вы сядете в лужу. Уверен, что вы заранее справились в словаре. В общем, как вы сказали, нетрудно заметить, по чьей линии в нашей семье передаются детективные способности.
— Я не говорил этого…
— Знаю. А почему бы вам не сказать это? Я считаю, таланты моей матери заслуживают признания. Я, по крайней мере, сообщил ей это, и она ответила мне следующими незабвенными словами: «Мой дорогой мальчик, ты можешь называть это какими угодно длинными именами, но я старорежимный человек и считаю, что это просто материнская интуиция. У мужчин же она встречается настолько редко, что, если у кого-нибудь проявится, о нем тут же слагают книги и называют его Шерлоком Холмсом». Однако, возвращаясь к делу, я сказал маме (тет-а-тет, конечно же): «Все это очень хорошо, но я не могу себе представить, чтобы Мэри подвергала себя всем этим неприятностям и пугала нас всех только для того, чтобы пустить пыль в глаза. Я уверен, что она не из таких девиц». Мама уставилась на меня, как сова, немигающими глазами и пустилась в длинное перечисление всех известных ей примеров истерии, закончив свое повествование словами о том, что если эти новомодные врачи будут объяснять недостойное поведение своих пациентов проявлением подсознательного, комплексов, клептомании и прочей ерунды, то больные очень хорошо научатся пользоваться этим.
— Уимзи, — взволнованно вскричал Паркер, — вы хотите сказать, что она тоже что-то заподозрила?
— Дружище, — ответил лорд Питер, — моей матери известно о Мэри все, что можно узнать исходя из внешних проявлений. Я рассказал ей то, что мы выяснили к этому моменту, — она восприняла это по-своему — знаете, она ведь никогда не отвечает впрямую, — склонила голову набок и заметила: «Если бы только Мэри в свое время послушалась меня и занялась чем-нибудь полезным — не то чтобы я возражала против ее благотворительной деятельности, но она работала под руководством такой глупой женщины — большего сноба еще земля не видала. На свете есть масса занятий, с которыми Мэри по-настоящему хорошо могла бы справиться, но ведь она была сама не своя — только бы уехать в Лондон. Я всегда говорила, что во всем виноват этот дурацкий клуб — что можно ожидать от места, где кормят несъедобной пищей, все сидят впритирку в каком-то подвале, выкрашенном в красный цвет, и ругаются до хрипоты. Никаких вечерних платьев — одни советские свитера».
