И у меня во время съемок «Временно доступен» сидела в ухе (скрытый динамик, подающий команды ведущему, так и называется – «ухо») продюсер Наташа, которая шептала вкрадчиво, но тоном таким, что попробуй не подчинись: «Отпускай ее… она раскрылась уже, готова, но не спугни… давай попробуй про детство мягонько спросить, про куклы… а потом жесткача про первую обманутую любовь», – когда, например, приходила такая непростая, закрытая гостья, как Валерия Гай-Германика. И я покорялся: в конце концов, это Наташа два часа съемок превращала в образцово смонтированные сорок минут. А когда я однажды вспылил, и после съемок режиссера N. закричал, что программа была полным дерьмом, сплошным киселем, Наташа ответила тоном мамы, успокаивающей капризулю: «Какой же ты глуууупый… Это тебе кажется, что он ничего не ответил, но мы же глаза его сверхкрупно давали, и знаешь, как они зыркали?» За Наташиной спиной стояли, как тридцать три богатыря, восемь операторов, звукорежиссер, режиссер, монтажеры, администратор и далее по списку. Это писатель может родить книгу без помощи акушерки, а телевидение – всегда коллектив. Которым вдобавок из неведомой высоты повелевает незримая рука, определяющая темы, утверждающая (и часто запрещающая) гостей. Думать, что ты и есть герой, повелевающий жизнями, лишь на том основании, что тебя показывают на экране, – глупость несусветная.
Правило второе: телевизионной зависимости
Не сомневаюсь, что когда геном человека расшифруют полностью, то выделят ген, определяющий зависимость от телеэкрана – существуют же генетические комбинации, ответственные за склонность к алкоголю или раку груди. Кремни-мужчины, которые поднимутся из окопа в атаку, чьи принципы не сломать ни сумой, ни тюрьмой, – я видел, как ломаются, лебезят, унижаются, лишь бы остаться на телеэкране. Даже если с этого экрана нести придется такое, что завянут уши и у анатомического муляжа.
На ВГТРК памятна история С. – милейшего, обаятельнейшего парня, к тому же, что называется, русского европейца, – который по мановению высшей силы стал чуть не главным журналистом канала. Он очень быстро начал приговаривать «Путин и я» (боюсь, ген телезависимости отвечает и за преклонение перед властью), взгляд его надменно остекленел, подбородок задрался, потом перешел на «мы с Путиным», и, нет сомнений, дошел бы до «я и Путин», искренне веря, что вершит историю, – когда бы в один прекрасный день, отправляясь во Внуково на кремлевский борт, не обнаружил, что его участие в пуле аннулировано, а эфира у него больше нет. Парня, говорят, ломало так, как будто он царь, скинутый с трона (впрочем, большинство Романовых, от первого до последнего, власти не желали и короны пытались бежать: Николай II лишь после отречения вздохнул облегченно, хотя и напрасно).
Дмитрий Дибров любит повторять, что «у верблюда славы два горба», а поскольку с первого горба на телевидении скатываются практически все (и Дибров скатывался. Ему ли не знать!), то на второй лезут с энергией алкоголика, идущего заныканную бутылку, тем более, что телевизионное время скоротечно (см. ниже). В этом, кстати, причина, почему телевизионными людьми так легко манипулировать, склоняя к роли, которой они искренне устыдились бы на трезвую, то есть нетелевизионную, голову.
Правда, есть еще и нетелевизионные люди, но они в меньшинстве. Я сам из нетелевизионных. Не потому что талант, кр-р-расавец и умница (хотя не без этого), – просто отсутствует тот самый, определяющий зависимость, ген.
Правило третье: ускоренного времени
В 1996 году я вел программу, которая со мной в качестве ведущего продержалась ровно час. Она, впрочем, так и называлась: «Час мэра» и шла по питерскому «5 каналу», а мэром был Анатолий Собчак. После моего первого (и последнего) часа меня из эфира убрали, на чем, по слухам, настояла Людмила Нарусова, потому как это была (цитирую Кирилла Набутова, который, особо не афишируя, «Час мэра» продюсировал) «перепалка двух напуганных друг другом людей, хотя смотреть на это было куда интереснее, чем на одного человека, развалившегося барином перед телекамерой». Я тогда действительно наскакивал на Собчака, и до сих пор считаю, что останься я в эфире, исход надвигавшихся выборов градоначальника мог быть другим: Собчак смотрелся выигрышнее в противоборстве, чем в барских монологах без оппонента. Я был дико на семейство Собчаков обижен, но потом, в Париже, когда Собчак был в эмиграции, мы отношения восстановили, он извинился, а когда вернулся в Россию, то приглашал в гости, и я бывал у него и у Людмилы Нарусовой на Мойке, – впрочем, сейчас не об этом, а о специфике телевизионного времени.
