— Ну, и чего нового? — Шеф и так не слишком полный, сегодня выглядел еще и уставшим. — Вы уже решили это дело с кражей произведений искусства?
— Еще нет…
— Почему? — резко перебил его Хайгель. — Ведь это же дело для какого-нибудь мелкого полицейского. А вы, офицер контрразведки, не можете поймать виновного? Так почему вы до сих пор не решили этого дела о краже, я вас спрашиваю?
— Потому что никто ничего не украл, — не спеша ответил Шильке.
В кабинете сделалось тихо. Майор прикусил губу. До него дошло, что он неправильно выразился — дело ведь заключалось в убийствах, а не в краже. В воздухе повеяло полярной стужей, хотя все окна были тщательно закрыты и затемнены толстыми занавесями.
— Что вы мне принесли?
— Я практически вычислил советскую радиостанцию.
— Не понял? — Хайгель резко поднял голову. — Что вы сказали, лейтенант?
— Пожалуйста, вот рапорт, — положил тот на столе принесенные документы. — Вражеская радиостанция на вилке. Я предлагаю…
— Погодите… — Майор пролистнул несколько страниц и сконцентрировался на карте с цветными линиями. Он внимательно изучал ее. Через какое-то время поднял голову. — Вы хотите сказать, лейтенант, что способны предвидеть, откуда они станут передавать на следующий день?
— Да, правда, с определенной долей ошибки.
— Я правильно все услышал?
— Вы все правильно услышали, вот чертежи…
И Шильке, не спеша, начал объяснять.
— Система очень проста. Радиостанция часто меняет места своей работы, передает очень коротко, а вторую часть сообщения тут же перехватывает вторая радиостанция. Пеленгаторы теряются и начинают погоню за следующим источником сигнала. Тем временем… — Шильке драматически снизил голос. — Тем временем, правда такова, что никакой другой станции нет.
Он врал как по-писаному, в соответствии с полученными от Холмса бумагами.
Хайгель недоверчиво потряс головой.
— Что вы говорите, лейтенант? У нас ведь имеются пеленги и второй станции!
— Естественно, но здесь необходимо учесть факт, что это не настоящая радиостанция. Как только пеленгаторы приближаются к настоящей, она тут же замолкает.
— И передачу начинает другая.
— Нам так только кажется. На самом же деле, вероятнее всего, это человек с бутафорским передатчиком в чемодане, сделанным лишь бы пищал и работающим на батареях. Телеграфный ключ у него в кармане. Он ходит по парку и вроде как чего-то передает, отвлекая наши пеленгующие устройства. Как только отвлечет их достаточно далеко, он тут же замолкает. «Настоящая» радиостанция заканчивает передачу своего сообщения и тут же, уже в безопасности, меняет свое расположение.
Хайгель прикусил губу.
— И?
— С нами играют в «кошки-мышки». Нам подсовывают мышку, а мы сразу же за ней и бежим. Наши люди могут даже разминуться в парке с несущим чемоданчик типом, но они ничего не делают, ведь при нем не может быть оборудования, способного вести передачу в Москву.
Майор только качал головой.
— Как вы обо всем этом догадались?
— Совершенно случайно. Я услышал разговор двух польских принудительных работников. Один из них сказал: «А помнишь тех двоих в парке? Похоже, они говорили что-то по-русски». Ну а все остальное — это уже дедукция. Ну и анализ наших провалов.
— И они так вот открыто говорили при вас?
— Во-первых, я вел следствие, порученное Крупманном, хотел сориентироваться, заняты ли поляки при упаковке произведений искусства. Во-вторых, они же не знали, что я знаю польский язык. В-третьих, поляки ненавидят русских чуть меньше, чем нас.
— Вы и вправду говорите по-польски?
— Весьма слабо, но очень неплохо понимаю. Еще знаю русский на уровне начальной школы. Бегло я разговариваю лишь по-французски и по-английски. — Тут он замялся. — Ну… может быть договорился о чем-нибудь с итальянцем, но тут уже с огромной помощью языка жестов. Понятное дело, еще я учил латынь, вот только с римлянами уже не поговоришь.
Разъяренный Хайгель вдруг стиснул губы. Сам он закончил офицерскую школу в Восточной Пруссии. Единственным языком, которым он владел, был немецкий. Так что Шильке провоцировал шефа все сильнее.
— Учеба в Англии еще дала мне знакомство с испанским языком — я ездил туда на каникулы, а еще португальского — я лечил легкие на Мадейре, но этот язык я ужасно калечу.
