— Да, но и к нам не прибыл покуда господин Ласло Гараи… Будет весьма досадно, ежели он вместо Буды в Ракош завернет.
— Ах, нет, нет, он-то не завернет туда нипочем! Я его и ребенком помню. Знаю, не станет он якшаться со всяким сбродом. Слишком горд. Да и разум не к нам ли его тянет — еще больше, чем сердце?
— Уйлаки тоже следовало бы с нами держаться, однако же он туда свои стопы направил…
— Его честолюбие туда увлекло. Первым быть желает! Иначе разве стал бы он шатер свой разбивать подле Янко Хуняди, которого не выносит!
— А Янко-то Хуняди как пыжится, глядишь, и вовсе лопнет.
— Он человек не злой, — снисходительно улыбнулся епископ. — Не злонамеренный человек, вот только разум у него не очень отшлифован. Интересов страны соизмерить не может.
— Слыхала я, в южных районах и возле Варада мелкие дворяне очень к нему тяготеют, — вмешалась Барбара.
Она снова была прежней твердой и властной женщиной и сидела на своем месте, будто на троне: ни следа недавней борьбы нельзя было заметить на ее лице. Граф Фридрих посмотрел на нее с удовлетворением, почти с благодарностью.
Отворилась дверь, и вошла Елизавета об руку с графом Ульрихом. Она села рядом с матерью и внимательно всех оглядела, будто ожидая от них ободрения пли обещания, что все уладится.
— Челядь дворцовая совсем сбесилась, — сказал Ульрих. — Мой стремянный говорит, будто нападения боятся. Вот и видно, что никогда в бою не были. А я так скажу: не повредил бы им добрый пляс с оружием в руках!
— Брось, Ульрих! Глупостей-то здесь не болтай! — прервал его отец, глазами показав на Елизавету.
Молодая вдовствующая королева сидела бледная, похожая на больного воробья; немного погодя она заговорила жалобным, тоненьким голоском:
— Всегда-то вы о худом речь заводите, господа! Сказали бы что-нибудь сердцу любезное.
— Выдадим тебя замуж, сестрица-королева! — сказал Фридрих с деланной веселостью. — Это любезно твоему сердцу?
— Один жених уже имеется, — продолжил шутку епископ Сечи. — Поляк Владислав. Вот уж про кого не скажешь, будто староват он…
— Глупости какие! — вздохнула Елизавета, совсем поникнув. — Он мне разве что в сыновья годится…
— Вот и будет кому играть с новорожденным! — рассмеялся Ульрих.
— Но сумасбродные дворяне его королем выбрать желают…
— Это Уйлаки могут. Купить себе короля хотят.
— Я больше не выдержу! — воскликнула вдруг Елизавета. — Нет больше мочи сидеть тут, время терять. А ночью к тому же мне сон худой снился.
— Это дитя тревожило тебя, — успокоительно проговорила ее мать.
— Уеду я отсюда.
— Куда ж ты поедешь в твоем-то положении?
— Все равно мне, все равно, лишь бы уехать. Если останусь, урода рожу, знаю. Только и дела, что на ваши милости любоваться да речи всякие слушать. Погубить меня хотят. Все тут мне недруги!
Губы ее побелели, слова вырывались с хрипом. Потом она ослабела и заплакала. Мать обняла ее за плечи, успокаивая, гладила по спине, мужчины беспомощно переглядывались.
— Не плачь, государыня! — произнес епископ Сечи с испуганной улыбкой. — Только не плачь, милостивая королева! Мой дворец в Эстергоме — место спокойное. Утром можно и в путь тронуться…
День клонился уже к вечеру, будайские горы еще не были видны, а Хуняди и слышать не желал о том, чтобы остановиться на ночлег в ближайшем селе, как ни уговаривали его Янку и Михай Силади.
— Край нам знакомый, Ракош уже недалеко. А что гор не видно, так то их туманом скрыло.
— Полночь минет, покуда дотащимся. А утром бы, отдохнувши, и прибыли.
— Нынче непременно прибыть должны! — упорствовал Хуняди. — Я писал воеводе, что к новому году приеду. Хоть на самую малость, а надо раньше поспеть. Пускай никто сказать не посмеет, что я слова не держу! А вы лучше б себя да солдат подгоняли, чем меня сердить!
Повсюду, куда хватал глаз, земля прикрыта была белым одеялом, на девственной белизне выделялись лишь сами путники да стаи черных ворон, с неистовым карканьем следовавших за ними целый день в надежде полакомиться лошадиными трупами.
Бела была и дорога, по которой они ехали, она сливалась с лежавшими по обе ее стороны полями, так что трудно было не сбиться с пути, к тому же под снегом совсем не видно было рытвин и ухабов. Несчастные, загнанные лошади, хрипя и шарахаясь, с трудом одолевали путь, но колени, сжимавшие их ребра, не давали им пощады. На спокойном фоне зимнего поля весьма странно выглядела эта тревожная гонка.
