На пустыре валялась измочаленная, изнахраченная чечено – ингушской сотней красных джигитов русоволосая девка, кровь с молоком когда – то, а теперь побледневшее, позеленевшее тело в кровопдтёках и ссадинах, с кровавых губ которой брала последнию взятку оса – охотница церцерис.
Здесь на этом пустыре соединились мегамир человеческого безумия гражданской войны и вечного инстинкта сравнительных фактов энтомологии, где земля попираемая и теми, и другими была одна, а кто превосходил своей жестокостью кого, оставалось какой – то неразрешимой загадкой. На растерзание местной станицы, из которой были выбиты белые, набедокурившие крепко в самой неказацкой округе, белые в своей тихой истории прошлого ушедишие в небытие, уступив место красным, которым было за что посчитаться в своих бедах, и которые делали так просто, как комиссар Клим Ворошилов и его беззаветной храбрости командир, которого ещё иногда слушали даже бойцы и не только прославленной Первой Конной, аж сам Семен Михайлович Будённый, были озлены неуступчивостью мерзких белых гадов этой самой станицы, а потому и отдали на растерзание приказом ниже стоящего командира этот самый приказ о станице выполнить и не кому – нибудь, а неприменно сотне чечено – ингушских джигитов, что забузили прошедшим днём, а грех с себя должны были смыть. Грустная история и потому все знали, что о ней забудут. Сотня с рёвом и криком бросилась отважно на пулеметы, положила более половины состава, но приказ командиров – начальников выполнила. Отчего была награждена трёхдневным попустительством по освоению всей станицы. И только ординарец Андрейка, – брат растерзанной чеченцами сестры, был не то, что взбешён или как – то по особому проявил себя, он и к ингуше – чеченам ничего не имел, он просто подъехал к командиру, передавшему такой приказ свыше, одной рукой передал от Ворошилова бумагу о благодарности, а другой, левой, выстрелил из револьвера в лоб командиру.
Мы – есть мужество, ум, хитрость, сообразительность, ловкость, осторожность. И рыбаки нам нипочём. В прорубях зимой ставят они свои удочки с приманкой на форель. Уйдут, а мы тут как тут. В зубы палки уды тянем, потом уже съедаем и приманку, и рыбу, коли поймалась. Сами по себе мы. Но зимой, или в лютые феральские ветра как в это время, совместная охота кооперативный труд. Один вспугивает добычу, а другие терзают её и делят между собой. Всё годится нам в пищу: и лягушки, и насекомые, и плоды, ягоды, и даже древесные почки, лишайник и мох, хотя мясо лучше всего. Но не всякое. Мясо наших лютых врагов собаки и глямящихся над нами людей самое вкусное. Но мы его редко едим. Разрываем в клочья и бросаем куски по разным местам, устрашая всех. Это не голод, а чувство мести.
Но бойся жеребцов в табуне лошадей. Могут и зубами разорвать и передними копытами убить. Беззащитные овцы – другое дело, – оттого и ненависть человека к нам, – ружья, рогатины, сети, ямы, капканы, яды – всё можно ждать от двуногих. Иной раз бросят овцу, ядом напичканую. А от того судорги по всему телу, падают наши навзничь, пасть широко раскрыта и смерть подколодная рядом. Иногда для истребления нашего брата во время волчьих свадеб манят нас криком поросёнка да ещё падаль бросают, а потом стреляют в упор, когда мы сбегаемся. Но бывает и охотникам достается, – одолеваем охотников и лошадей, от которых остаются только кровавые клочья да кости. А потому охотятся на нас верхом с собаками, загонят до устали или пристреливают, или забивают плетьми.
Но в начале февраля этого 1921 года все было иначе. Из китайской крепости Суйдун видим – процессия.И прямо на кладбище, где уже давно мы даже падали не видывали. Поют. Качают на цепях какие – то дымокуренные чашки. Тьма казаков и даже китайцев. И все с непокрытыми головами. Недовольны сами. И пара ящиков. А в ящике один молоденький совсем ещё юный человечишко с дыркой во лбу. Совсем молодой, бороды ещё никогда не было. Второй полный, крутолобый здоровенный мужик. Ему и в ящике тесно. Но уже спокойно лежит и из ящика не поднимется.
И начинают люди балоболить за страну Россию единую и неделимую. И чем дальше, тем больше. На чём свет крутословят, поминая о каких – то там большевиках и жидах , от которых только один ущерб жизни, и всё глядят в слепые лица покойников, а те ничего не знают обо всём, что снаружи, в своей тихой гуще тела.
