И все же надо было ее наказать. Ведь Гарри опять придется искать нового директора Архива, уже восьмого, — кого-нибудь из уважаемых и знаменитых, который из-за проказ Элизабет хлопнет дверью, пожалуй, раньше, чем через год, именно потому, что он уважаемый и знаменитый. Самый лучший способ наказания — отъезд из Веймара в Берлин, тем более что у Гарри там накопились много незавершенных дел. В первую очередь это открытие выставки норвежского художника Эдварда Мунка, которого европейское артистическое сообщество никак не желает признать, частично из-за его оригинального стиля, частично из простой ревности — уж больно хорош! Впечатленный мастерством Мунка, граф Гарри поставил себе целью добиться признания художника — он снял для выставки дорогостоящий зал в центре города и пригласил на вернисаж своих многочисленных друзей из журналистов и критиков.
По приезде в берлинскую квартиру Гарри прочел письмо от поэта Райнера Мария Рильке, который просил его о встрече. Граф был не прочь встретиться с Рильке, он считал его неплохим поэтом, хотя порой, на вкус Гарри, слишком туманным. А главное — Рильке был большим поклонником Родена, почти год работал у того секретарем и в результате написал довольно впечатляющую книгу о творчестве великого скульптора. За что Роден на него обиделся и уволил.
На обед к Гарри Рильке пришел с женой, с которой, по слухам, давно был в разводе, но продолжал время от времени появляться в свете. После их ухода граф Гарри написал в дневнике:
«Странная пара. Она — волевая с мужскими чертами, он — гораздо более женственный, особенно когда говорит, — голос его напоминает голос обиженной судьбой девушки».
Рильке рассказал, как он, рожденный и воспитанный в Праге, в немецкой семье, запрещавшей ему знание чешского языка, пришел к особой любви к славянским наречиям.
— Все началось с того, — тонким голоском произнес Райнер, — что я с подругой отправился в Москву. Поехал как спутник, ничего от этой поездки не ожидая. Окна нашей комнаты в гостинице выходили прямо на кремлевскую площадь, можно было видеть часовню, убранство которой отливало серебром, и свечи там горели денно и нощно. Туда непрерывно стекались люди, становились на колени и молились. И я, бездомный с детства, вдруг почувствовал, что вернулся домой. На следующий год я опять отправился в Россию, на этот раз путешествовал по ее великой реке Волге, желая еще раз подтвердить чувство родства с этой страной и ее культурой.
Граф Гарри отнесся бы с бо́льшим доверием к рассказу Рильке, если бы не знал имени подруги, которую он сопровождал в поездке по России. А была это та самая женщина, которую Гарри люто невзлюбил много лет назад, женщина, утверждающая, что она и есть Заратустра, источник всей идеологии Ницше, создательница всех его теорий и автор афоризмов, неотразимая Лу Андреас фон Саломе.
Невысокий молодой еврей был хорош собой. Совсем молодой, не старше Райнера. У него были яркие еврейские глаза и чувственный еврейский рот. Но на удивление он не проявил ни капли чувственного интереса к Лу. Это было необычно и обидно. Неужели она для него стара? Впрочем, какая разница? Она была удовлетворена сексуальной жизнью с Земеком и прекратила свои лихорадочные поездки по европейским столицам в поисках приключений. И все же равнодушие молодого еврея к ее чарам было неприятно. Она сделала пробный выпад:
— Я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня, господин Бубер?
— Можете звать меня просто Мартин. Я хочу, чтобы вы написали эссе об эротике для моего сборника «Серии».
Об эротике! И это при полном отсутствии эротического влечения к ней!
— Почему именно я?
— Потому что вы свободны от предрассудков и прославились своим откровенным признанием эротического чувства у женщин. А в нашем буржуазном обществе все еще принято считать, что женщины равнодушны к сексу.
— Такая у меня оказывается репутация! В просторечии это называется шлюха.
— Оставьте, очаровательная Лу. Я не называл вас шлюхой. Да ведь и вас не интересует ни просторечие, ни буржуазная мораль.
— Меня интересуете вы! Что привело вас ко мне?
