-Но это же нечто вроде самообмана, разве не так? – возразила она.
-Возможно. До какой-то степени. Но с другой стороны, с чего вы взяли, что в жизни все подчинено логике и не может быть никакого ее нарушения? Смотря на себя из будущего, мы лишь на короткое время оказываемся во власти своей оперативной памяти – потом все перемешивается в различных взаимосвязях.
Я толкнул дверь студии и, войдя, сделал то, чего до этого еще не делал ни разу: подошел по очереди ко всем полотнам и сорвал с них белые покрывала. Пожалуй, теперь я ощущал себя как актер, вышедший на сцену перед публикой и содравший с себя всю одежду, а затем и кожу, - но впервые мне это нравилось.
-Взгляните. Они и есть те самые различные возможности, и когда я рождал их из плотной белизны, они огрызались, скалили зубы, разговаривали со мной и другими своими собратьями на странном языке, но все же в результате мы подружились. И знаете, на что похожа наша дружба?..
-Нет, на что же? - в этот момент Татьяна подошла к картине, на которой изображена была пишущая машинка с маленькими краснолицыми человечками, стоящими на клавишах.
-Вы будете разочарованы, когда узнаете. Во всяком случае, если настроение у меня ни к черту, я воображаю, что передо мной не картины, а клетки с попугаями.
-Именно поэтому вы и накрываете их?
-Нет. Возможно я и склонен к садомазохизму, но могу точно сказать вам, что не здесь вы его ищете.
Татьяна все рассматривала эту картину, и я сказал:
-Когда я закончил ее, все никак не мог придумать названия, а потом пришел Вадим и сказал, что это машинка похожа на ту, которая была у Теннеси Уильямса. Не знаю, почему ему пришло в голову такое сравнение, но когда Уильямс во времена Великой Депрессии жил в Нью-Орлеане и вынужден был ловить и жарить голубей, он заложил все свои вещи, кроме пишущей машинки.
Она отметила, что во всех моих картинах очень разный стиль и техника.
-А это что-то навеянное Дельво? – спросила она, подойдя к другому полотну.
-Вы все верно чувствуете.
Я умолк на некоторое время и внимательно наблюдал, как она переходит от одной картины к другой, а потом вдруг сказал:
-После смерти художника на его полотна ложится громадная ответственность. Передавать те импульсы, которые доносятся из его могилы, осторожно пронзая землю. Поэтому автопортрет художника – это икона, это самое святое, что есть у него… Эпос, метафора, лирика – разве эти понятия не существуют в живописи? Как по вашему?
Таня стояла ко мне спиной и ничего не отвечала, все так же внимательно изучая мои полотна, но я знал, что она прекрасно меня слышит и ответ у нее готов, ибо он очевиден, однако что-то ее удерживало произнести его вслух, как будто она боялась этим перейти некую черту, на этот раз совершенно мне неведомую.
В этот самый момент она подошла к «Руинам» - полотну годичной давности. Я подошел к ней очень близко и почти что прошептал на ухо:
-Прислушайтесь… вы слышите?..
-Что?.. – она тоже понизила голос.
-Эта старинная каменная арка с тремя колоколами и бивни, воинственно торчащие из земли… и слова… их слова…
-Я ничего не слышу…
-И пусть я еще жив, но почувствуй тогда других… тех, кто тоже причастен…
Я чуть наклонился к ее волосам и зашептал еле слышно – она, пожалуй, и не поняла, что это был мой голос.
…………………………………………………………………………………………………...
Я проводил ее до дома. По дороге она высказала несколько замечаний по поводу того, что увидела, но пока она говорила, я то и дело обводил рассеянным взглядом прохожих.
-Что случилось? – спросила она, наконец. - Вам неинтересно мое мнение?
И даже в этот момент я мог почувствовать, что в ее голосе нет ни капли укора.
-Я не вижу, ради чего мне хотелось бы что-то от вас узнать, - заметил я тоном неожиданно сухим даже для самого себя, - я уже наслушался столько версий и впечатлений, что мне становится скучно.
Думаю, мы все еще находились с ней в пограничном состоянии между зарождающимся доверием и тем, что принято называть «страхом неизведанного». Поэтому-то и переходили все время на «ты», а потом снова возвращались к «вы» и так далее продолжали скакать с нижней ступеньки на верхнюю и с верхней на нижнюю. Когда мужчина и женщина играют в такую игру, они подспудно предвосхищают близость, то и дело передавая друг другу эстафетную палочку, с целью понаблюдать, как ею распорядятся и допустят ли какой-нибудь просчет, который навсегда закроет дверь к самой вершине.
