Мы отыскали свободный столик, и Мишка, подняв руку, заказал две кружки пива, (из-за серой пелены мне показалось, будто во время этого жеста его пальцы прикоснулись к шее одного из официантов, но на самом деле парень в белой рубашке, обслуживая клиента, стоял в двух метрах от Мишки), а потом сел против меня.
-Ну как ты? Обрадуй и скажи, что тебе хоть немного лучше.
Он умолк и некоторое время внимательно изучал меня, а потом, когда нам принесли пиво, принялся утешать. Минут через пять я совсем перестал его слушать, а все больше оглядывался по сторонам, и покуда кислый терпкий дым залезал в мои ноздри, я все больше способен был различать то, что творилось в помещении.
-Кто это такой? – спросил я вдруг.
Мишка развернулся в ту сторону, куда я кивнул подбородком.
-О ком ты?
-Его лицо мне знакомо.
Тот, о ком я говорил, стоял в другом конце залы, прислонившись к дверному косяку; сам проем был освещен и вел, по всей видимости, в какой-то рабочий закуток.
-Он явно не из простых посетителей. Скорее из персонала.
-Ах, я понял, - на лице Мишки пошевелилась улыбка. Родившись где-то пониже глаз, она скользнула вниз к скулам и тотчас же исчезла, - помнишь, говорил тебе о нашем кураторе?
-Это он?
-Нет, это его сын. Они приехали из Новосибирска год назад и теперь твердо решили здесь обосноваться.
Мишка сказал, что мы с этим парнем тезки, да еще и родственные души – он тоже художник.
-Неужели? Ага, теперь вспомнил - я видел его в академии. Выходит, мы вместе учимся.
-Да. Его фамилия Калядин. Могу вас познакомить, хочешь?
Я не протестовал, и мы пропетляли между столиками; Мишка представил меня. Разговорились. Калядин принялся доказывать мне, что развитие национальной живописи должно курировать Министерство обороны – вот тогда действительно не останется ни одного голодающего художника, - что это не такая уж бредовая идея; разумеется, я не воспринимал его слова всерьез, но минут через десять мне все же пришлось согласиться с убедительностью его доводов, иначе он никогда бы не прекратил свои тирады. И вдруг Калядин расхохотался и хлопнул меня по плечу.
-Господи, друг, да я же просто пошутил, а ты и всерьез принял! Вот, Мишка, я же говорил, что у меня есть талант убеждения! Я могу убедить человека во всем, в чем угодно, - он продолжал смеяться, Мишка тоже теперь заливался; пришлось улыбнуться и мне, - ладно, приятель, ты не обиделся?
-Нет, - ответил я; на самом-то деле Калядин нравился мне все больше и больше, - давно вы знакомы?
-Мишка и я? Недели три всего.
-А что там, в закутке?
-Это не закуток, а целая комната, - пояснил Мишка, - сюда мы приглашаем наших друзей, когда у нас мало денег, и мы хотим пить подальше от бара.
-С сегодняшнего дня она будет предназначаться не только для этого, - сказал Калядин, - у нас в доме ремонт, и я на некоторое время решил оборудовать эту комнату под студию.
-Вот те на! Картины привез уже? – осведомился Мишка.
-Да, утром.
-А ну дай взглянуть.
-Нет проблем, проходите. Только когда вы их увидите, не надо ради Бога говорить, что они написаны под влиянием Шагала, я все равно с этим никогда не соглашусь. Чем больше мне это говорят, тем больше я убеждаюсь, что все это дудки. СпрОсите почему? Да потому что это уже походит на клеймо, да-да, на клеймо и никак иначе: один сказал, и все за ним подхватили - ну разве можно такое принять за правду?
Помещение было совсем небольшим – вот именно, что закуток, а не комната. Я бы никогда в жизни не заставил себя работать в таком месте. Картины были понатыканы где попало – словно осот в картофельной грядке; одну из них, (изображавшую кота, размазанного по всему холсту), Калядин прислонил прямо к теплой батарее.
-Ну как вам? – выжидательно осведомился автор.
Мишка промычал в ответ что-то нечленораздельное.
-Не слышу. Ребята, я ведь серьезно отношусь к своему творчеству и нуждаюсь в четкой и ясной критике.
Что было делать моему другу? Он попытался высказать несколько дельных замечаний, но это была оценка дилетанта, - поэтому, быть может, и разгорелся спор; слава богу, он носил еще более или менее доброжелательные тона и напоминал дискуссию на каких-нибудь семинарских занятиях по литературе. Но неожиданно в его середине откуда ни возьмись всплыло злополучное имя Шагала, - тут уж все начало сотрясаться вовсе.
