Только переступил порог квартиры, разом вылил на Застольного такое количество грязи, какое мне не приходилось терпеть и от сторожа в наших гаражах, когда я как-то раз, подвыпивший, приехал ставить машину аж в три часа ночи.
-Я вчера три раза предупредил вас, чтобы вы ни в коем случае не забирали из офиса эти бумаги! Три раза, Застольный! Вы глухой, что ли? Хотите с работы вылететь?
-Я-я…
-Молчать! – взвизгнул Великовский, - а то завтра же рассчитаю. Меня ничего особо не удерживает, ясно вам? Если бы у вас хоть семья была, а то на зарплату только себе пузо наедаете и тупеете с каждым днем! – тут он посмотрел в нашу сторону – рано или поздно он все же должен был обратить внимание на целую группу людей, которая так усиленно буравила его четырнадцатью глазами, - о-о… да я вижу, вы тут еще и развлекаетесь… мой незадачливый зятек к вам пришел. Да уж, Петенька, я так чувствую, вы твердо вознамерились стать ему другом по несчастью! Что вы стоите, как истукан, черт бы вас побрал!
Застольный вяло развернулся, точно юла, которая совершает последний оборот перед падением, и направился в свою комнату, но даже теперь Великовский продолжал кричать ему вслед, то и дело перемежая слова оскорблениями.
-Поживей, слышите! Я вам за эту халатность проходу теперь не дам, - он вдруг ткнул на нас пальцем, - всем вам!..
Его щеки сделались пунцовыми – можно было даже подумать, что они краской намазаны, - рот искривился и по форме напоминал растекшееся гуашевое пятно – ну, вы, в общем, понимаете – вид у него был гадостный, попросту ядовитый; у меня даже образовалась горькая слюна, которую так и хотелось сплюнуть ему в рожу.
Он все продолжал орать, даже тогда, когда Застольный уже принес ему увесистую картонную папку, и в это время вдруг запел его мобильный телефон; Великовский вытащил его из брюк и вдруг как брякнет об пол.
-Вот мне уже министр звонит! И как теперь, черт побери, мне разговаривать с ним? Как я ему отвечу, вы хоть подумали, а? – Великовский воздел руки к потолку, будто взывал к Господу Богу, - разгильдяи! Вы тут будете развлекаться, а я должен за вас работать…
И тут одновременно – (да-да, именно одновременно, обратите на это внимание!) – произошло вот что: мы с Фриляндом отделились от общей группы, бок о бок прошли по коридору в прихожую и, миновав Застольного и приперев орущего чиновника к стенке, разом нанесли ему два сокрушительных удара в оба глаза. Теряя сознание, он сполз по стене примерно так же, как делает это героиня мыльной оперы от несчастливой любви.
Следующие две минуты мы все стояли в гробовой тишине, как будто в ожидании, пока он очнется; но вы, конечно, понимаете, каждый из нас думал в этот момент о… возмездии?
Великовский, тем временем, встал на ноги; оба глаза его распухли, а тонкая сеть кровоподтеков вокруг век напоминала теперь несколько сложенных друг с другом трапеций – ну, точно рисунок на игральных покерных фишках!
Он больше уже не верещал, а только прошипел:
-Вам всем конец… - и подобрав с пола свою идиотскую папку и телефон, вышел за дверь, которую молча успел отворить для него Застольный.
_________________
Наконец, Берестов повернулся от окна и обратился к Агафоновой:
-Расскажите о том, как умер ваш муж. Вы прошлый раз обещали рассказать.
Старая женщина удивленно посмотрела на него.
-Я… не знаю…
-В чем дело, вы к этому не готовы?
-Нет, просто… я не ожидала такого поворота разговора.
-Я всего лишь хочу сменить тему – вот и все. Меня обманули, и я более не желаю это обсуждать.
-Вы выбрали не лучший вариант – это печальная история.
-Все равно. Если хотите собраться с мыслями, давайте выпьем чаю. Кроме того, я не настаиваю: можем отложить это на следующий раз или на неопределенный срок…
-Нет-нет, вы правы, я расскажу и сделаю это прямо сейчас.
-Уверены?
-Да…
«Мы с Иваном Тимофеевичем последние годы жили одни, к нам даже перестали заходить его бывшие сослуживцы и фронтовые друзья – многие умерли, иные, которые были моложе нас, разъехались – в нашем городе проводить старость губительно, потому как помрешь не от нее, а с голода, пенсии и так были мизерные, а когда началась образовательная реформа, совсем стало невмоготу – Великовскому нужны были дополнительные средства, и он содрал с нас последнее, урезав льготы. В то время у Ивана Тимофеевича начались проблемы с сердцем, а хороших лекарств купить было не на что – пришлось в результате положить его в бесплатную больницу, а там, как известно, если стариков и берутся лечить, то в конце концов и залечивают; у меня была знакомая, медсестра, которая мне как-то рассказала обо всех этих ужасах, и когда Иван Тимофеевич все же попал в эту ловушку, единственное, на что я надеялась, найти эту женщину снова – я не видела ее уже лет пять – и умолить, чтобы она как-нибудь повлияла на врачей, и те спасли бы его. Прихожу я к тому самому терапевту, у которого она раньше работала, а перед кабинетом громадная очередь. Думаю, если долго ждать, то опоздаю на последнее посещение моего старика перед операцией, и решила попросить, чтобы пропустили, но тут врач сам выходит из кабинета, и я вижу, что это не тот, который был раньше, новый; в руке у него амбулаторная карта, он обмахивается ею, как веером, иногда задевая очки на носу. Я подошла к нему, думала, что он остановится, но он даже не посмотрел в мою сторону. Я все же спросила у него, достаточно громко, работает ли здесь медсестра по фамилии Никитина.
