Я думаю, что со стороны можно было увидеть, как Коженин застыл в нерешительности, а потом покачал головой.
-Нет-нет… все в полном порядке…
-И все же я настоятельно рекомендую тебе отправиться домой… и знаешь еще что? Не приходи сюда до тех пор, пока мы не сможем если не уничтожить эту программу, то хотя бы увиливать от нее.
(Несмотря на то, что говорил я это вполне твердо и уверенно, все равно прекрасно осознавал, сколь мизерны шансы на то, чтобы вернуть институт в прежнее состояние, и здесь большую роль играло то, как относилась к программе администрация и остальные преподаватели, - об этом я расскажу ровно через минуту).
Теперь я умолял Коженина сделать то, от чего раньше всеми силами отговаривал.
-Хорошо…
Я вздохнул с облегчением, услышав этот ответ, а потом проводил студента до линии выхода из института. На прощание я еще раз настоятельно рекомендовал ему не приходить какое-то время.
-Через два дня будут выходные, так что обязательно приезжай. Поработаем, - прибавил я.
Он кивнул, и я опять вздохнул с облегчением. Мне тогда и в голову не пришло, что это несколько неестественно для него, так легко со мной соглашаться.
Я обещал рассказать, как относились к программе другие институтские преподаватели. Разумеется, на совещании, которое состоялось на второй день после введения программы, очень бурно обсуждался вопрос, что же будет со студентами и действительно ли программа скажется благотворно, - тут уж я постарался и публику раззадорил, - но как только ректор нашего института, (человек, которого я доселе считал почтенным и многоуважаемым), почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, моментально подошел к кафедре и объявил, что со следующего месяца зарплата каждого преподавателя повышается в полтора раза.
Это возымело эффект – вся аудитория тут же смолкла. Большинство, наверное, испытало в этот момент благоговение и умиротворение, иные были просто удивлены и испытали благоговение и умиротворение чуть позже; лишь я, наверное, молчал от негодования.
-Так что сохраняйте спокойствие, - присовокупил ректор.
-Это Великовский выделил деньги? – спросил я.
-Хм… господи, да какая вам разница?
-Нет, пожалуйста, ответьте, мне хочется знать.
В этот момент я не мог видеть ректора, но по минутному молчанию, которое предшествовало ответу, я понял, что он лихорадочно соображает, как бы заставить меня заткнуться. И тут он просто отшутился, сказав:
-Видно, наш профессор Староверцев не может поверить в собственное счастье. Если вы что-то имеете против, то мы можем и не повышать вам зарплату.
Все присутствовавшие залились гомерическим смехом, и я почувствовал, как в меня полетели невидимые плевки. Теперь все, (включая и тех преподавателей, которых я много лет считал своими друзьями), были на его стороне, а мой голос больше ничего не значил. Кроме всего прочего, я понял, что засветился, и теперь за мною будут пристально наблюдать.
Одним словом, к тому моменту, когда с Денисом стали происходить изменения, у меня не было никакой поддержки, поэтому-то я и старался вести себя как можно более осторожно и день спустя стал делать вид, что всецело перешел на сторону программы. Я рассчитывал, что позже это предоставит мне массу возможностей бороться с нею, избегая конфронтации. Но случай с Кожениным показал, насколько я переоценил свои силы и как глубоко просочилась эта зараза. Вот что случилось на следующий день после того, как я настоятельно рекомендовал ему не появляться в институте.
Между парами я зашел в плоскость нашей кафедры и спросил Марину, не видела ли она доцента Буренкова.
-Он должен был принести мне варианты контрольных тестов.
-Да, я знаю. Он был здесь, но ничего не оставлял.
-Ты не знаешь, где он сейчас?
-Думаю, в компьютерном классе. Я видела его там пять минут назад – он разговаривал с одним студентом… ну, вы должны его знать, он часто к вам заходит.
-Это ты случайно не о Коженине говоришь? – осведомился я удивленно.
-Все верно, о нем.
Марина хотела сказать что-то еще, но не успела, - я быстро вышел за линию двери и через полминуты был уже в плоскости компьютерного класса. Я почувствовал, что Буренков сидел один, и никого, кроме него теперь здесь не было.
