...Долгоруков и Голицын... были прощены и вечером явились на пир. Иная участь ожидает барона Шафирова, у которого не нашлось ни одного друга в несчастий и который недели через две, говорят, отправится в ссылку более чем за полторы тысячи миль отсюда. Всё его имение конфисковано, жена и дети выгнаны из дому, и от всего нажитого им богатства... дано ему 50 су; да милостыня, которую кто-нибудь вздумает ему подать. Не могу я всё ещё поверить, чтобы опала его была безвозвратна. Царь его любил, и заслуги его громадны. Его не держат в тюрьме, а оставили у одной из дочерей... и Царь каждый день посылает ему своего врача...
Кампредон — кардиналу Дюбуа
Сенатор и действительный тайный советник светлейший князь Дмитрий Константинович Кантемир умирал.
Приговор вынес доктор Леман. Он не оставлял никакой надежды. Все известные методы борьбы с болезнью были исчерпаны, а сама болезнь оставалась неумолимой и в некотором смысле загадочной. Доктор называл её то сахарным мочеизнурением, то сухоткою почек.
Князь ещё был оживлён на праздновании дня рождения любимицы дочери Марии, двадцать девятого апреля. Он произнёс речь, которую можно было бы назвать утешительною.
— Двадцать три года — и вся жизнь впереди. Двадцать три года — вершина юности и её торжество. Ты, дочь моя, талантлива и умна, ты хороша собою, у тебя множество достоинств и нет недостатков. Всё это было оценено, всё это будет оценено...
При последних словах отца Мария вспыхнула. Всякий, даже ничтожный намёк на пережитое пронзал её, словно бы тысячами игл. Она знала: после этого, после такого — ничего не будет, ничего не может быть. Никогда и ни с кем.
То, что было с нею, было вершиной её жизни. Она поднялась на неё, испытала величайшее счастье, немыслимое блаженство и столь же немыслимые страдания.
Такое не может повториться. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды» — эти слова знаменитого греческого мудреца Мария помнила с детства. Их не раз повторял отец по-гречески, ибо греческий был дома обиходным — он был языком её покойной матери, в чьих жилах текла кровь византийских императоров.
В Дмитровку, Харьковское имение Кантемира, съехались его дети, гвардейские офицеры Матвей, Константин и Сергей, вызванные Марией. Был тут и любимец отца пятнадцатилетний отрок Антиох, которому прочили великое будущее.
На дворе стоял август, по обыкновению жаркий, месяц изобилия.
Князь Дмитрий ещё вставал. По утрам слуги выносили в сад покойное кресло, ставили его в тени столетней липы, посаженной, как говорили, родителями опального бригадира Фёдора Шидловского, и князь задрёмывал под неумолчное жужжание пчёл и шмелей, птичьи песни; кругом торжествовала жизнь во всех её проявлениях. И мысли о смерти, не покидавшие князя последнее время, отступали.
Приходила Мария, садилась с ним рядом с книгой. Раз в неделю являлся царский курьер — справляться о здравии князя. Привозил и письма от общих друзей с новостями. Пётр Андреевич Толстой сообщал о судьбе Шафирова. Государь повелел облегчить его участь — Сибирь заменил Новгородом.
«Кабы не Меншиков, не судебный приговор, Пётр Павлович обошёлся бы выговором, — писал Толстой — Государь ныне о нём жалеет: незаменимый был человек, вины его невелики. Слух идёт, что весьма подсидел его барон Остерман, интрижества коего всем известны...»
Государыня будто вступалась за Шафирова, но Пётр был неумолим: приговор-де выносил Вышний суд, а не я, а потому я не в силах его отменить, а лишь облегчить его суровость.
— Дочери Петра Павловича все за сыновьями именитых вельмож — князей Долгоруковых, Гагариных, Хованских, за Салтыковыми и Головиными, — слабым голосом произносил князь Дмитрий. — Опять же в родстве у него государевы фавориты Веселовские, незаурядные дипломаты. Да и все иностранные министры при дворе весьма его уважали и вели переговоры с ним в обход канцлера. При таких талантах и заслугах таковая немилость. Вижу руку Меншикова, — заключил князь.
— Полагаю, опала его будет недолгой, — произнесла Мария уверенным тоном. Она знала, что отцу причинила боль история с Шафировым. Они были дружны, езживали друг к другу, вели долгие беседы, переходя с языка на язык и получая при этом какое-то особое наслаждение. Оба заседали в Сенате, будучи всегда в согласии.
