Маркиз сочувственно глянул на Шафирова. Он понимал: дело его принимает худой оборот, и Пётр, не терпевший подобных свар, обрушит свой первый удар на вице-канцлера.
Шафиров был ему по сердцу: несомненно талантлив, превосходный собеседник, свободно переходивший с одного языка на другой, с ходу схватывавший суть дела, он был в тёплых отношениях со всеми иностранными министрами в отличие от канцлера Головкина, отличавшегося тугодумностью и вдобавок напыщенностью.
— Знаете, каков будет мой совет, — наконец сказал он. — Постарайтесь не раздувать дела, прикусите язык. А как только явится его величество, тотчас принесите ему повинную.
— Пожалуй, пожалуй, — пробормотал Шафиров. Но тотчас снова взвился: — Воры эти покатят на меня бочки — одну за другою. Стерпеть?
— Да, стерпеть. И это самый разумный выход. Вы явите своим неприятелям мудрость и одновременно ослабите удар, который, зная характер вашего государя, могу предвидеть. Берите пример с Остермана. Он равен вам по талантам, важность его всеми признаваема, однако он ведёт себя, как это у вас говорится, ниже воды, тише травы...
— Тише воды, ниже травы, — поправил его Пётр Павлович. — У него великое преимущество передо мной — он лютеранин. А так — должен признать — в отличие от многих иноземцев на российской службе — выучился говорить и писать как природный русак и вообще оказал многие успехи в дипломации, за что государь его весьма жаловал. О, он бы в конфликт не вступил: осторожен и хитёр, себе на уме.
— Вот так и должен вести себя истинный дипломат, — назидательно заметил Кампредон. Ему хотелось переменить тему: все необходимые наставления были сказаны, хотя Шафиров в них ничуть не нуждался: он был слишком искушён в хитросплетениях чиновной службы, равно и в дворцовых интригах.
Пётр Павлович, впрочем, и сам понимал, что разговор зашёл в тупик и что надобна разрядка. Такой разрядкой мыслилась ему трапеза. Тем более что и сам он проголодался, и гость наверняка не откажется.
Шафиров любил вкусно и основательно поесть и стол держал подобающий, вице-канцлерский.
Он позвонил в колоколец и сказал вошедшему мажордому:
— Лукьян, распорядись-ка, чтобы накрыли стол на два куверта[110]. — И, повернувшись к маркизу, спросил: — Где предпочтёте трапезовать — здесь либо в зале?
— К чему сложности? — пожал плечами маркиз. — Останемся здесь.
— Лукьян, скажи, чтоб внесли сюда.
Слуги у Петра Павловича были расторопны. Не прошло и четверти часа, как столик, стоявший в углу, был накрыт и уставлен яствами.
— Принеси-ка, милейший, бутылку венгерского из погреба. В погребе, дорогой маркиз, есть у меня заветные вина весьма почтенного возраста и отменного букета, — пояснил Шафиров. — Я держу их для ублажения самых желанных гостей, к числу коих принадлежите и вы. Моим столом и государь с государыней не брезгуют.
Застольная беседа шла вяло: уж очень хороши были подаваемые блюда. Оживление наступило, когда были раскупорены бутылки.
Разговор перебегал с одной темы на другую, всё более о делах международных.
— Турки всполошились, но угроз не последовало, — говорил, жуя, Пётр Павлович. — Им довольно того, что у них в Персиде сильные фигуры: афганец Мир-Махмуд, уж почти воссевший на шахский трон, да лезгин Дауд-бек со своим подголоском Сурхаем. А у нас шахский наследник Тахмасп, слабец. Сказано же: яблоко от яблони недалеко упадает. Однако он из правящей династии Сефевидов и закон на его стороне.
— Закон не сила, — усмехнулся Кампредон. — Там, на Востоке, сила выше любого закона.
— Вы, как всегда, правы, дорогой маркиз. Хочу, однако, заметить, что, как и в шахматной игре, великим любителем коей является мой государь...
— И князь Меншиков, — некстати вставил Кампредон.
При упоминании имени князя Шафиров невольно поморщился, и маркиз понял, что совершил неловкость, которую уж не исправить, и в знак своего раскаяния приложил палец к губам.
— Да, как в шахматах умный и ловкий игрок умелым ходом ставит мат королю, так и в дипломатической игре: продумавши свои действия и их последствия наперёд, можно выиграть партию.
