— Загадка, загадка, — бормотал маркиз, — Россия была и продолжает оставаться для нас, французов, и для всего западного мира загадкой. И в её центре — князь Меншиков, с его сказочным богатством, с его безграмотностью, с его беспредельным кредитом у царя. Говорят, он отличился на поле брани?
— Закованный в железа, мчался очертя голову впереди всех. Порой сходило, порою — заканчивалось ретирадой. Вы, маркиз, правы: сие есть величайшая загадка нашего царствования при столь выдающемся даровитом государе.
— Однако вы не сказали, любезный барон, чем грозит вам препирательство в Сенате. Уж не думаете ли вы, что вам уготована немилость и отставка. Насколько серьёзно это дело?
— Оно серьёзно уже одним тем, что князь его возглавил, выпустив в качестве гончей это ничтожество — обер-прокурора Скорнякова.
— Но у ваших недругов была же какая-то зацепка? — продолжал допытываться маркиз. — Я не допускаю мысли, что на вас накинулись просто из желания поточить зубы.
Шафиров вздохнул.
— За спиною Меншикова стоит государыня — его бывшая полюбовница, служанка, он её подложил государю...
— Положил — лучше сказать. Об этом все знают, — перебил его маркиз. — Ну и что? Есть ли тут какая-либо связь?
Шафиров снова вздохнул — тяжелей прежнего. Глаза у него погрустнели.
— Скажу вам не таясь: всему виною моя родословная. Мои предки — евреи, гонимое племя. Гонимое и у вас, во Франции, — с горечью добавил он.
— Позвольте, барон, — возразил Кампредон. — Гонимое для простонародья. Но вовсе не в кругах общества. Я бы мог назвать вам немало имён, вышедших из вашего племени... — И маркиз неожиданно осёкся. Он тщетно напрягал память в поисках подходящего имени. Ведь есть же, есть, чёрт возьми. Правда, ставшие ревностными католиками...
Пётр Павлович правильно истолковал его замешательство, но был далёк от злорадства. Он с тою же грустью продолжал:
— Мы приняли православную веру — дед, отец, братья. Мы служили верой и правдой. Никто из нас не помышлял о государственной службе: все мы занимались исконным делом — торговлей и ремёслами. Я был искушён во многих языках — и об этом доложили государю. Он оценил мои способности и как толмача, и как составителя дипломатических бумаг и всё чаще стал привлекать меня к делу по дипломатической части. Я показывал всё большие успехи и навлёк на себя ревность канцлера Гаврилы Ивановича Головкина, ибо государь стал чаще привлекать меня, нежели его. Что вам сказать: я сильно возвысился в глазах моего повелителя после несчастного Прутского похода, когда войско и сам государь с государынею и со всем генералитетом было на волосок от позора и даже гибели. Мне тогда удалось сильно обыграть великого везира и его советников и выторговать мир ценою куда менее той, на которую был готов пойти государь...
— И этого не могут вам простить, — не то спрашивая, не то утверждая, заметил маркиз. — Я, кажется, прав.
— Да, вы правы...
— И вы вознамерились было прыгнуть выше головы — стать канцлером...
— Но разве это было бы не по заслугам? — пробормотал Шафиров. — Государь продолжает советоваться со мною в важнейших вопросах наших сношений с иностранными дворами...
— Всяк сверчок знай свой шесток. — Эту пословицу маркиз также произнёс по-русски.
— О, вы однако изрядно преуспели в русском языке, — без энтузиазма проговорил Пётр Павлович. — Что ж, в этом есть доля истины, — согласился он. — Мои советы принимаются, а подпись ставит Головкин. Признайтесь, маркиз, вам было бы обидно, если бы ваши мысли и предложения приписывались другому?
Маркиз наклонил голову в знак согласия.
— Но! — И он воздел указательный палец кверху. — Интерес государства превыше личных амбиций. В этом заключается высшая мудрость.
— Справедливо. Однако дело-то вышло пустяковое: порадел я родному брату Михайле, настоял на прибавке ему жалованья. Из-за этого и разгорелся сыр-бор. Началася полная свара. И я, придя в великий запал, не удержал языка, почал честить и князя, и графа Головкина, и более всего Скорнякова-Писарева, клеврета их. Он к тому был готов и накопал: Михайла-де Шафиров жидовской породы, холопа боярского прозванием Ша юшки сын, родом из Орши, коего сродственник и ныне там обретается прозванием Зельман...
