— Не может, но очень хочет. — И князь Дмитрий коротко пересказал Петру Андреевичу разговор свой с шамхаловым дядей.
Толстой всполошился, он был пуглив, как все люди его возраста. Перебывавши в стольких переделках, не раз прощавшийся с жизнью и поручавший бренную плоть и душу Богу, он паче всего ратовал за осторожность во всяком деле.
— Уведомил ли государя, остерёг ли его? — торопливо спросил он.
— Вестимо. Можно ли иначе?
— Дикие обитатели сих гор нападают внезапно. Они не ведают страха.
— Государь приказал пустить наперёд и обочь в глубину казачьи пикеты.
— Э! — махнул рукой Пётр Андреевич. — Неслышно и невидно прокрадуся да перережут сии пикеты. У горцев волчьи повадки: окружат тихою сапой, незапно кинутся, те и пикнуть не успеют.
— Казаки привычны, их голыми руками не возьмёшь.
— Не голыми, отнюдь. Велики ль пикеты?
— Отколе мне знать. Наказного атамана спросить надобно. Небось не оплошают.
— Беспечны мы, чисто российская то беспечность, — брюзжал Толстой. — От неё великие и малые беды ведутся. — Доверчивость да беспечность — ахиллова наша пятка. — С этими словами Толстой завертел шеей, выглядывая сторону возможной опасности.
— Не полезут они на рожон против регулярства, — заметил ему князь.
— Ещё как полезут. Турок вон и французом обучен, а доселе прёт россыпью на пушки да багинеты. Отчаянность у них в крови. Ты же знаешь, сколь силён мусульманский фанатизм: смерть за веру почитает он угодною Аллаху, на небесах ждёт его награда — рай и девы, гурии.
— Знаю прекрасно. Однако жизнь для правоверного всё же превосходней. Да и гурии у него под боком.
— Хм, то не те гурии, князь. Их умучили дети, скотина, домашние заботы. А те гурии, кои обещаны им в раю, свободны для любови и пляшут округ мужей нагие.
Солнце выглянуло неробко и принялось восходить, вытесняя прохладу. Пыль от сапог и копыт мало-помалу сгущалась. Толстой замолк, и оба долго ехали в молчании.
Прискакал из Дербента поручик от гвардии Карцов, отправленный прежде на переговоры к дербентскому градоправителю — наибу. Он привёз доношение подполковника Наумова генерал-адмиралу Апраксину. На коротком привале чли его при стечении особ. Подполковник писал, что наиб-де и все жители Дербеня будто бы рады приходу его императорского величества с войском и провиант-де запасают. Однако нет им спокою от Дауд-бека и его абреков. Скотину всю побрал, дабы не досталась она русским, и вообще намерен привести жителей к конечному разорению.
— Надо торопиться, — сказал Фёдор Матвеевич Апраксин, и все согласно кивнули головами.
Торопись не торопись, а до Дербента шагать и шагать: вёрст эдак семьдесят. Хоть жар и поубавился, а всё ж докука оставалась в конском корме, в колодцах с пригодной водою. Иные стояли огорожены и вроде бы для нужд человека и скотины приспособлены, а вода солона.
Так дошагали до речки Буйнакчай. Бежит она по камням, вода в ней холодна и для питья пригодна. Чрез неё древний сводчатый мост перекинут.
Князь Дмитрий оживился, завидев следы старины, скорей всего хазарских времён. Мост выстоял века, равно и колодезь под каменным сводом. Видно, оберегали его да и мост, а останки городских стен и жилищ растащили на свои нужды, как везде водилось.
Сведаться было не у кого, и князь не помедлил зарисовать всё, что осталось, в свой походный альбом, Зарисовал он и растение, бывшее диковинным для российских людей, — хлопчатую бумагу, а попросту хлопчатник, коробочки которого начали уж кое-где приоткрываться и на свет выглядывали белые головки.
— Верно, не сам собою растёт, — выказал предположение Толстой. — А где-то тут селения горцев сокрыты.
Вскоре показались и люди в бараньих шапках верхом на добрых скакунах. Они сообщили, что от речки начались владения султана Утемышевского. Султан-де силён и берёт дань с чужеземцев, которым есть нужда пройти чрез его земли.
Пётр, которому доложили об этом, ухмыльнулся:
— Коли сильно попросит да самолично пожалует, пожалую я ему дань. Хотя и миновали те времена, когда Россия кому-либо дань платила. Да и хоть бы плату за проезд. Где проходим — никому не кланяемся — передайте султановым баскакам. А покамест пущай Фёдор Матвеич отправит к султану пикет казачий с письмом: мы-де с миром идём, одначе кланяться никому не намерены. Да отпиши им: пущай пришлют кого повыше, хоть самого султана, дабы принял указы и, ежели надумает, вошёл бы в подданство, под нашу державную руку.
