— Всё ли поклали камень?
— Кажись, всё, ваше величество, — не очень уверенно отвечал капитан.
Пётр махнул рукой, двинулся в сторону шамхалова дворца для заключительной церемонии прощания. Адиль-Гирей был столь полон желания угождать высокому гостю, что открыл для него святая святых — свой гарем. Впущены были туда и министры, и ближние государевы служители.
Черкасов занёс на страницы «Путевого юрнала»:
«Его Величество изволил сесть на подушках... Тогда пришли его, шамхала, две жены да с ними ж из знатных жён шесть, и, поклонясь в землю, целовали Его Величество в правую ногу, и, постояв немного, просили, чтоб Его Величество их к руке допустить изволил. И по тому их прошению к руке допущены... Тогда принесли в ту палату скатерть и поставили кушанья и фрукты; шамхал налил в чашу вина горячего, подносил Его Величеству и... Его Величество немного изволил откушать и изволил встать...»
Пётр и свита его с любопытством взирали на гаремный покой: таковая честь оказывалась неверным в исключительном случае — это и был исключительный, сверхредчайший, более не повторившийся случай.
Обе жены — главные, как было сказано, — поманили Петра за собою: остальным было велено оставаться на месте. Они повели его в покои запретные — туда, где шамхал развлекался со своими наложницами.
Полтора десятка совершенно нагих дев возлежали на коврах, три или четыре плескались в небольшом бассейне. Завидев гиганта уруса, все они с отчаянным визгом и вскриками кинулись прочь в свои спальни.
Пётр невольно сглотнул слюну. Что и говорить: картина была весьма возбудительной. Всё в нём затрепетало, как в молодости, всё рвалось изнутри и требовало своего.
— О, чёрт! — невольно вырвалось у него. — Экие соблазны!
Шамхал с князем Дмитрием шёл позади.
— Скажи ему, — обратился Пётр к князю, — что бабы у него отборные, я был бы не прочь с ними позабавиться мужскою забавою.
— Гостю не подобает выражаться столь нескромно, — заметил князь. — И так шамхал превзошёл допустимое по законам ислама. Я ему скажу, государь, что вы благодарите его за высокое доверие.
— Говори, что хоть, — махнул рукою Пётр.
Они вновь вернулись в главную залу гарема, где была выставка ценинной посуды искусной выделки.
— Спроси, где работают столь добрую посуду, — обратился Пётр к князю Дмитрию.
— В городе Мешхеде, — отвечал шамхал.
Пётр недоверчиво покрутил головой.
— Что-то я не слыхивал от наших торговых людей про таковой город, сдаётся мне, что сия посуда вывезена из Китая.
Возбуждение его при виде нагих дев было мимолётно, им сейчас владело любопытство.
— Расспроси его основательно про сей город и можно ли оттуда оную посуду вывозить. Купцам нашим была бы пожива, а торгу нашему престижность.
Шамхалу перевели. Увы, Мешхед был не в его власти, он был далеко от его шамхальства. Но губернатор Волынский, его почитаемый друг, наверняка извещён и может доложить великому белому царю, как вывозить понравившуюся ему посуду из тех краёв и какова её цена.
Пётр встал, давая понять, что визит окончен, и все гурьбой повалили на улицу. Там их ожидал сюрприз: три шамхальских конюших держали под уздцы великолепного серого аргамака в драгоценной сбруе.
— Из чистого золота, — молвил шамхал горделиво, указывая на золотые стремена и уздечку, инкрустированную золотыми бляшками с узорной насечкой. Работа была ювелирная: на пластинках были искусно выгравированы сцены укрощения коня.
— Это мой дар тебе, великий царь и мой покровитель, — сказал шамхал.
Пётр подошёл к нему, наклонился и поцеловал его в плечо. А потом пробасил:
— Сколь коней уже подарено, и все благородных кровей. Ума не приложу, что с ними делать. Вести в поводу всей экспедиции?
— Кровный конь, он особого ухода требует, — заметил Пётр Андреевич Толстой, глубокомысленно почёсывая переносицу.
— Отправить их всех в Астрахань, на попечение губернаторово, — распорядился Пётр. — Полагаю, не досягнут они до наших конюшен на Москве.
— Однако же слона от шаха персицкого вели же и довели. Не токмо до Москвы, но и до Питербурха, — не унимался Толстой.
— Пал тот слон вскоре, недоглядели, дьяволы, — сердито бросил Пётр. — Скотина эта не столь нежна, сколь иные из жарких стран, но радения требует, яко всякое живое существо. Не порадели, а мне недосуг было. И Данилыч брюхом своим более занят был, нежели слоновьим.
