И тут князь Дмитрий спохватился: отчего-то не было вестей от Марии, оставшейся в Астрахани на попечении сердобольной губернаторши. Усталость и неожиданно нахлынувшая тревога, соединясь, подкосили князя. Он рухнул на переплетение узловатых корней старого ореха.
Мулла и Иван Ильинский не успели подхватить его. Князь лишился сознания.
— Ай-яй, такой человек, — сокрушался мулла Ибрахим. — Такой мудрец, истинный мюдеррис[94].
Пока мулла сокрушался, держа на коленях голову князя, Иван Ильинский сбегал за водой к одному из многих родников, заключённых под куполообразной крышей. Вода в нём была слегка минерализована и пахла серой. Он набрал её в котелок и бегом возвратился к лежавшему ничком князю.
Мулла жестами показал: надо сбрызнуть. И секретарь стал ревностно поливать своего патрона, к которому был сильно привязан. Наконец князь Дмитрий сделал движение головой и открыл глаза.
— Испейте, ваше сиятельство, — обрадовался Ильинский, поднося к губам князя котелок с остатками воды.
— Плох я стал, недуг меня точит и точит, — вздохнул Кантемир, окончательно приходя в себя. — Средства же верного от него нет.
Спутники помогли ему подняться и сесть в седло. Кортеж медленно тронулся к лагерю. Здесь уже шли приготовления к молебну, дабы возблагодарить Господа за милости его, охранившие воинство российское от глада, труса и нападения неприятеля.
Походная церковь Преображенского полка была развёрнута возле государева шатра. Гвардейцы, гренадеры, солдаты команды генерал-майора Кропотова выстроились полукругом. Каждый отчего-то держал в руке камень, что вызвало недоумённый вопрос муллы.
— Что эти воины собираются делать во время богослужения?
Князь вспомнил наказ Петра всем воинским начальникам, данный ещё вчера, перед пиром во дворце шамхала.
— Наш царь наказал оставить здесь памятный знак — пирамиду из камней, дабы знали его враги, как велико его воинство. И каждый должен положить в неё свой камень.
Труба медным горлом своим призвала к молебствию. И все, кто был возле церкви, опустились на одно колено.
— Да воскреснет Бог и расточатся врази его! — воскликнул протодьякон, и голос его был подобен медному голосу трубы. — Яко исчезает дым, да исчезнут!
— Аминь! — подхватили все, и от тысячеустого возгласа испуганно снялись со своих мест и зареяли птицы.
Настал черёд вступить протоиерею, и он, надсаживаясь, возглашал:
— И ныне, Господи Боже наш, призри с небесе, и виждь, и спаси нас имене твоего ради святого, и избави нас от безбожных врагов наших, и от козней, и от коварств, и сетей их свободи... Укрепи люди твоя, и воинство наше... и низложи, и сотри, и в ничтоже сотвори безбожные и неверные варвары, и агаряне враги наша...
Князь Дмитрий неверными устами повторял слова молитвы, чувствуя слабость и разбитость во всём теле, словно он дотоле тяжко трудился. Беспокойство продолжало терзать его, более того, оно мало-помалу усиливалось. «Бессомненно, — думал он, — с Марией нечто случилось».
Мулла Ибрахим, не простившись, исчез ещё до того, как молебен окончился. Иван Ильинский и камараш Илие Сандул поддерживали его на пути к палатке, которую он делил с Толстым. Пётр это заметил. Саженными своими шагами он приблизился к князю Дмитрию и его провожатым и участливо спросил:
— Оплошал, княже? Глядишь худо.
— Ох, государь, занемог я. Видно, сильно прокалило меня здешнее солнце.
— Без сознания свалился, ваше величество, — вставил Ильинский.
— Удар то солнечный, — пробасил Пётр. — Однако камень должен покласть. Без твоего камня монумент будет неполон. Помогите его сиятельству.
Князь неожиданно сделал руками движение, отстраняя своих поводырей, и на нетвёрдых ногах отправился к пирамиде. Она уже приняла внушительные размеры, и гвардейцы ровняли её. Поток людей, казавшийся бесконечным, тёк к ней, и дробный грохот не умолкал. Солдаты посторонились, пропуская князя Дмитрия, камараш подал ему камень, и он, напрягшись, постарался забросить его повыше.
Пётр наблюдал за князем.
— Утруждаешь себя непомерно, — укоризненно произнёс он. — Побереги себя, ты мне весьма надобен. Опамятуешься, явись ко мне: хочу с тобою потрактовать. — И, взглянув на него сверху, без перехода спросил: — Марьюшка-то какова?
