«И ему тяжко, — подумал Пётр Андреевич. — Экая могучая натура, а сдаёт. Мудрено ли при эдаком-то жаре да суши хранить бодрость. Великую ношу на рамена свои возложил, ровно Атлант какой. Кабы только вынес, не сломился».
— Застряли мы, время бегом бежит, а мы всё на месте топчемся, — словно бы опровергая опасения Толстого, проговорил Пётр. — Нынче вот заночуем, а с рассветом — в марш. До Тарков. Драгунов да казаков Ветерани вперёд пущу. Впрочем, нет: арьергард купно с казаками пущай дождётся генерал-майора Кропотова да казацкого наказного гетмана полковника Апостола, дабы долгого разрыва меж нас не было. Горские лазутчики своим владельцам донесут: русские-де с великим войском на нас идут, за кавалерией инфантерия, опосля снова кавалерия... Считать-то они, чай, не станут. А нас, сказать по чести, мало.
— Всё бы ничего, государь, — заметил Макаров, — лишь бы провианту было в достатке да фуражу. Вода в колодцах опять же зело плоха...
— Вот-вот, — подхватил Пётр, — сниматься отсюда побыстрей надобно. Достигнем Тарков, шамхал обещался всем обеспечить.
Шамхал тарковский выехал навстречу с пышной свитой. Слуги вели в поводу сказочного скакуна в позлащённой сбруе — очередной дар.
— Сколь уж лошадей надарили, — пробурчал Пётр. — Солить мне их, что ли.
— Конь на Востоке — самый драгоценный дар, — пояснил князь Дмитрий. — Дороже камней самоцветных и даже дев прелестных, непорочных.
Князь знал толк в лошадях и теперь откровенно залюбовался вороным конём, выступавшим, словно бы грациозная танцовщица, своими точёными ногами, своей по-лебединому изогнутой шеей.
Шамхал Адиль-Гирей спешился, спешилась и его свита. Подступились к Петру, целовали край его пыльного камзола, левый сапог, дошёл черёд и до государыни, восседавшей по-мужски в седле рядом с Петром, до министров.
Князь Дмитрий заговорил с шамхалом по-персидски — на фарси. Он его порядком подзабыл, выталкивал из себя слова с трудом. Шамхал мялся, речь его была корява. И тогда князь обратился к нему по-турецки.
Произошла разительная перемена. Шамхал заулыбался, разговор полился свободно. Турецкий был, как выяснилось, обиходным. Князь переводил Петру: владелец тарковский счастлив лицезреть могущественного царя, он готов служить ему верой и правдой. И повергает к его стопам все свои богатства и богатства своих подданных.
— Скажи ему, что богатств его мне не надобно, я человек не бедный, побираться не привык. А вот потребное число скота на прокорм войска принять готов, равно и конского корму сколь может дать.
Шамхал согласно качал головой: всё-де будет сделано, великий царь — дорогой и желанный гость, а гостя принято всяко ублажать и исполнять все его желания.
— Везде бы так, — молвил Пётр со слабой улыбкой и тронул повод своего коня.
До Тарков оставалось ещё версты три, когда князь Дмитрий встрепенулся, завидев руины каких-то строений. Дорога вилась меж камней, обтёсанных руками человека.
Князь кликнул своих людей: логофета, камараша, спатара[90]. Иван Ильинский тотчас угадал его намерение и подал князю альбом и принадлежности для зарисовок.
— Гляди-ка, — обратился он к секретарю, — здесь, видно, был большой город. Сколько помню, о нём нет нигде у турецких и персидских историков... Он слишком велик, чтобы не быть упомянутым. Впрочем, память моя далеко не всё объемлет.
— Найти бы надгробие с надписью, — подсказал Иван Ильинский, — многое бы прояснилось.
Они объехали останки городища, протянувшегося от горной гряды до берега моря. Но нигде не обнаружилось следа древнего кладбища с могильными плитами.
Город, несомненно, принадлежал какому-то восточному народу, обладавшему, судя по его останкам и протяжённости, немалой властью и основательными строительными навыками. Князь торопливо зарисовывал искусно обтёсанные камни, лежавшие в беспорядке, обломки гончарных труб — здесь знали водопровод. Увы, ни единой надписи не попалось им нигде.
— Расспрошу шамхала, — решил наконец князь. — Он непременно должен знать, чей это город. А потом придётся вернуться для того, чтобы основательней обследовать сии руины.
