Не один, разумеется. Сопровождал его капитан Верден с командою. Иначе давно бы приял погибель от рук лихих людей. Да и море не миловало горстку людей: трепало почём зря. Не напрасно молвят: кто на море не бывал, тот и горя не видал.
И вот на столе Петра карта Каспийского моря. Она государю премного сказала. Равно и сам Фёдор Соймонов, тридцати лет от роду, принявший из рук государя отличие: особливую золотую медаль с персоною его императорского величества.
И вот он стоял перед Петром, отчего-то потупясь, словно повинный, а может, просто робея, совсем задубевший от солнца и ветра, крепкого сложения, однако государю по плечо.
— Фёдор Иванов сын Соймонов, — отнёсся к нему Пётр. — Отколе взяли фамилию? Ведома мне сойма — ластовая барка, не от неё же.
— Батюшка мой сказывал: от бойцов кулачных род пошёл. По-нашему-де соймоватый — драчливый.
— Ну-ну. Ты-то у нас смирен, робеешь, ровно девица, — засмеялся Пётр. — Ныне вам с Толстым поручаю разведать реку Аграхань и берега залива да выбрать место для строения сильной крепости. Даю вам дён пять сроку. Ступайте.
Когда посланцы скрылись, Пётр заметил:
— Смышлён да делен Соймонов. Ты бы, Фёдор Матвеич, как он по твоему ведомству служит, произвёл его в очередной-то чин.
— Согласен, государь. Будь по-твоему, — отозвался Апраксин.
— Капитану Карлу фон Вердену прикажи высадить драгун и солдат на остров Чечень, дать им сколь надобно провианту и дожидаться тамо случения с командою капитана Вильбоа. Быть им там до указу. А мы с тобою станем дожидаться окончания ретраншементу, а уж потом предпримем марш на Тарки.
Укрепление — ретраншемент, или, как тогда говорили по-простому, транжамент, — возводилось быстрыми темпами. Каждый день Пётр съезжал с галеры и отправлялся верхом в сопровождении денщиков к месту работ, понужая будущий гарнизон и его начальника. Апраксин труси́л с ним рядом. Верховая езда была ему не по нутру.
— Все кишки вытрясывает... Ты уж, государь, сделай милость — уволь меня от сей оказии, — взмолился он.
— Глянь-ка на князя Кантемира. Эк гарцует, ровно с конём родился.
Князь Дмитрий сидел в седле как влитой. И конь его, словно бы повинуясь не шпорам и узде, а желаньям своего всадника, менял аллюр, сообразуясь с местностью, с дорогой, со спутниками.
— Князь мне не указчик, — пробормотал Апраксин. — Он кавалерист природный, с турками да татарами возрос. А я сроду сего не любил.
Строительство, впрочем, подходило к концу. Тем паче что шамхал тарковский прислал шестьсот воловьих упряжек. Стало сподручней возить камень, и на девятый день обширное укрепление было закончено.
Пётр принял рапорт, придирчиво оглядел всё строение. И остался доволен.
— Отсель можно отразить, можно и отсидеться, — констатировал он. — Камень есть камень, не российская земля да глина. Заутра — в поход.
Пятого августа чуть забрезжило, а уж Пётр съехал с галеры. Офицеры поднимали полки, ровняли строй. Слышались негромкие слова команд, звяканье амуниции, цокот конских копыт, ржание. Полусонные люди вяло переругивались, кое-кто плескался у ручья в надежде освежиться.
— Преображенцы — вперёд! — скомандовал Пётр.
Era любимцы споро образовали строй. Петру подали коня. Заиграли полковые флейты, колонна колыхнулась, дрогнула и мерным шагом двинулась по узкой дороге.
Впереди ехал государь император — шеф полка. Солнце всё ещё медлило выкатываться из-за гор, а потому ночная прохлада не отступала.
— Благо, Фёдор Матвеич, по холодку-то.
— Недолог холодок в тутошних местах. До пекла уйти бы подале, — отвечал Апраксин.
— Версты три сопровожу, потом возвернусь, — Пётр оглянулся. — А тогда ты прикажи шагу прибавить.
Вскоре Пётр съехал на обочину и остановил коня.
— Ну, с Богом, Фёдор Матвеич. Здесь я поворочу.
— До встречи, государь, — прочувствованно произнёс Апраксин. — Не простишься с полком-то?
— Ор подымут. «Ура» начнут кричать. Не накликать бы кого. — И Пётр поворотил коня. За ним поскакали денщики. Колонны продолжали двигаться в молчании.
На следующий день было освящение ретраншемента. Священник с причтом отслужил обедню.
