— Звучит как у Шерлока Холмса, — заметил Андре. — А в котором часу она могла попасть туда?
— Последний раз ее видели живой около семи вечера, в субботу, а тело нашли в семь утра в воскресенье, но врач говорит, что смерть наступила раньше, примерно часов в пять. Так что оказаться в пещере она могла где-то между восемью часами вечера в субботу и пятью утра в воскресенье. Но в восемь вечера в субботу активисты уже сходились в часовню, а в воскресенье в пять они уже почти все проснулись и снова собрались там. В промежутке же все время один-два человека были у гроба, возле алтаря.
— А это трудно — проникнуть в потайной ход? — спросил дон Андонг.
— Очень. Он под алтарем. Сначала надо убрать переднюю стенку. Потом вынуть массу барахла, которое там навалено. Потом поднять тяжелую доску, под которой находится люк.
— И незамеченным все это проделать нельзя.
— Абсолютно невозможно, дон Андонг. А потом еще все надо вернуть на свое место, иначе будет видно, что что-то не так. Но алтарь был в полном порядке и ночью, и наутро — никто не заметил ничего странного. У них там алтарь старинный, с ретабло[70], за ним священник служит мессу, повернувшись спиной к собравшимся. Когда служат мессу по-новому, приходится ставить стол.
— Знаю, я там бывал. Теперь мне ясно, почему на отца Грегги должно было пасть подозрение, раз он был там в ту ночь.
— Дон Андонг, а вы не знаете, где он сейчас? — (Джек чувствовал, что старец то ли чем-то смущен, то ли немного обеспокоен.) — Или ты, Алекс, ты не знаешь? Похоже, он сошелся с активистами.
— Да, я его встречал, — ответил Алекс и вдруг, сняв руку с колена отца, встал и направился к книжным полкам.
Андре с озабоченным видом вышел из-за кресла и уселся на подлокотник, словно сменив отца на посту.
— Отец всегда чувствует себя виноватым, когда священники и монахини примыкают к его движению, — сказал юноша.
— Ничего подобного! — взревел Алекс. — И не мое это движение! Это движение всех филиппинцев! А я не желаю, чтобы ваши священники и монахини принимали меня за одного из этих треклятых христианских социалистов вроде Почоло!
— Ладно, па, остыньте. Но, по-моему, скорее все-таки отец Грегги бежал от священнического сана.
— Отец Грегги Вирай, — сказал дон Андонг, словно возвращаясь из неведомых краев, — это человек, которому я многим обязан.
— Я знаю, — пожал плечами Алекс. — Они с Почоло стакнулись, чтобы подловить вас и вернуть в лоно матери-церкви.
— Твой Почоло всего-навсего попросил меня посетить курсильо, прежде чем обрушиваться на них с нападками.
— И вот мой папа́ отправляется туда высмеивать, но остается для молитв.
— Вовсе нет, Алекс, вовсе нет. Как это сказал персидский поэт: «Я вышел через ту же дверь, в которую вошел». Все оказалось отнюдь не так плохо, как я себе представлял, и я намеревался дать вполне объективный отчет с указанием положительных сторон. Ты сам знаешь, насколько невежествен средний филиппинец в своей вере, а тут ему предлагают так называемый интенсивный курс христианства, рассчитанный на то, чтобы подвести его к личной ответственности перед Христом. Я, кстати, еще тогда считал это весьма похвальным. Если уж филиппинцу суждено быть христианином, то лучше, конечно, быть христианином образованным.
— На что же вы в таком случае собирались нападать? — спросил Алекс.
— Hombre![71] На то, что я тогда считал визгливой истерией. Собственно, я покинул курсильо накануне так называемой выпускной церемонии, когда все с рыданиями и воплями «Брат мой! Брат мой!» вешаются друг другу на шею. Это как раз то, что мне хотелось высмеять. Но случилась странная вещь. Когда я сел писать отчет, я не мог написать ни строчки. Слова не шли на ум. И так продолжалось несколько дней. Сажусь за стол — и… nada[72].
— Какой это пророк, — спросил Алекс, — должен был проклясть и не смог?
— Но я, как видишь, в отличие от него не смог ни проклясть, ни восславить. Это было в августе семидесятого года, Джек, когда случилось землетрясение.
— То самое, что вскрыло пещеру, дон Андонг?
— Да, то самое. Я сидел как раз здесь, в библиотеке, пытался писать, и вдруг пол заходил ходуном. Тогда я сдался.
