Вечером мы сидели в моем деревянном домике, попивая кумыс. Толя сказал:
— Помнишь старика Намдага с седой бородой до пояса? Кажется, ему тогда было лет семьдесят. Его подарок стал для меня заветом — посвятить жизнь изучению древней монгольской литературы. Сейчас пишу книгу о литературных связях средневекового Востока. Ну, а ты как, друг мой? Какие открытия ты сделал? Ведь мой Харху живет в прекрасной стране, среди мудрого народа…
Я невольно поморщился, будто глотнул горькой полынной настойки. «Вот уже десять лет, как я живу здесь, и все, что сделал, — построил себе дом и забор», — подумал я.
Толя почувствовал, что у меня испортилось настроение.
— У человека должна быть цель в жизни… — сказал он тихо.
— Какая у меня цель… Учу детей литературе. Десять лет изо дня в день повторяю одно и то же. Жизнь моя однообразна. Все еще не женат. Ничто меня не интересует — разве хорошие скакуны…
— Так нельзя… — покачал головой Толя. — Хозяин судь бы должен стараться, тогда и судьба постарается. Не рано ли ты сменил перо на кнут?
Мы помолчали.
— А знаешь, наши однокурсники живут хорошо, — сказал Толя и улыбнулся. — Чимгэ вот теперь заслуженный учитель.
— Да что ты?! — удивился я.
— Гонгор — директор школы. Лхагва собирается защищать диссертацию…
— Надо же!..
На следующий день Толя — и когда только он успел со всеми познакомиться? — пришел ко мне с местными стариками. Говорил с ними до самого вечера. Старики-то и пообещали показать ему скалы.
А скалы эти совсем рядом, за рекой. Слух о них идет давно. Говорят, там высечены какие-то письмена. Я ни разу там не был. А теперь вдруг захотелось поехать с Толей. Но я вспомнил, что надо подоить кобылиц, и остался дома.
Я стоял, провожая всадников взглядом. Вот они скрылись в ивняке…
Вдруг меня как будто толкнуло что-то. Я вскочил на коня и поскакал следом за ними, погоняя изо всех сил.
Ведь скалы совсем рядом…
Жизненный урок
(перевод Р. Ракшаева)
Наступил вечер. Ранние зимние сумерки, быстро сгущаясь, укрыли все вокруг обжигающе холодным, черным покрывалом. Словно огни далекого города, замерцали на небе звезды. В просветах между деревьями, как в дымке, тускло белел снег. Кругом воцарились покой и тишина. Лишь изредка, как чуткие уши потревоженной лошади, вздрагивали от порывов ветра кедровые шишки.
Мы возвращались лесной тропой. Шапки и шарфы у нас заиндевели. От мороза горели щеки, слезились глаза. Впереди меня шел Бадра. Полы его дэли развевались на ветру, и он неутомимо шагал по сугробам в своих унтах. До жилья было еще довольно далеко. Я представил себе, что сейчас делают наши: поужинали и, сытые, веселые, разошлись по юртам, кто играет в шашки, кто в карты режется. Ганга, как всегда, растопил «буржуйку», присел рядом и смотрит, как огонь жадно пожирает сухие поленья. А в юрте-столовой тетушка Долгор поджидает нас и, раскуривая то и дело тоненькую самокрутку, ворчит: «И где их черти носят? Нет чтобы вовремя прийти и поесть, пока горячее».
Сегодня почти все наши вернулись в поселок после полудня — машины за жердями не приехали. Но нашу четверку Бадра задержал — надо было подготовить жерди на завтра, чтобы машины утром не простаивали. Я стал было возражать, но Дагдан-гуай, мой бывший наставник на стройке, быстро мне мозги вправил.
Вообще-то я живу в городе. В прошлом году окончил десятилетку и пошел работать в строительный трест. Сначала был учеником у Дагдан-гуая, потом меня перевели в каменщики, а скоро послали строить загоны для скота. Съехалось нас из разных мест сорок пять человек. Расчистив глубокий, по колено, снег, мы поставили свои юрты в безлюдной долине, на краю таежного массива.
…В лесу завьюжило. Мороз все крепчал, ветер сдувал с деревьев снег, на открытых местах кружила поземка. Деревья, словно очнувшись ото сна, зашумели, раскачивая ветвями. Наконец в морозной круговерти пахнуло дымком жилья. От этого запаха, словно от горячего чая с топленым молоком, по всему телу разлилось тепло. «Вот и пришли», — подумал я. Совсем рядом послышались голоса людей, и между деревьями замелькал свет от дымника юрты.
Я улегся, рядом на своей кровати лежал в одежде Бадра, наш старший, и, жадно затягиваясь, курил. У него было приятное лицо, большие ясные глаза, нос с горбинкой. Лет ему было наверняка не меньше тридцати. Говорил он мало, работа у него в руках спорилась, и за что ни брался, доводил до конца. Бывал он нередко задумчив, но вообще-то грустить не любил. В минуты веселья громко и заразительно смеялся, обнажая ровные белоснежные зубы. Бадра работал инспектором в каком-то министерстве, тем не менее добровольно приехал сюда на стройку, в необжитую тайгу. В дэли на длинном меху и унтах, он быстро шел вверх по склону горы к месту вырубки. Несмотря на стужу, сразу скидывал дэли и, не мешкая, принимался за работу. Иногда, раздевшись до пояса, докрасна растирался снегом. Бадра был очень строг. Если кто-то работал с прохладцей, он устремлял на него такой возмущенный взгляд, что тому от стыда некуда было деваться. Наверное, поэтому ребята его недолюбливали.
